На прошлой неделе в Россию приезжал немецкий писатель Инго Шульце. В Питере прошла презентация его новой книги Simple Storys, вышедшей в издательстве Ad Marginem в переводе Татьяны Баскаковой. Северную столицу Шульце выбрал вовсе не из конъюнктурных соображений. С Питером у немецкого писателя давний и путаный роман.

В 1993 году Шульце приехал сюда работать в качестве журналиста и даже издавал на немецкие деньги газету «Привет, Петербург». Свои впечатления о русской действительности Шульце отправлял по факсу своему немецкому другу. Друг по всей видимости очень радовался. Впоследствии из кусочков факсовой бумаги сложился «петербургский» текст -- «33 мгновения счастья», который перевели на 11 языков, а два года назад издали и на русском тоже. Наша критика как-то не слишком обласкала «33 мгновения». Что немцу -- счастье, то русскому -- совсем наоборот. Шульце с излишней поспешностью вписали в один ряд с Сорокиным, Ерофеевым и даже Приговым. Хотя подлинно «концептуалистским» в книге было лишь одно выражение: «темно как у Ленина в ж...»

Вообще по форме все это напоминало литературную мистификацию. В предисловии автор ясно оговорил, что все «33 мгновения» пережил вовсе не он, а некий немец по фамилии Гофман, который безвозвратно сгинул в России, оставив после себя только этот несчастный дневник. Вполне лермонтовский ход. По интонации же это больше напоминало смесь Хармса с маркизом де Кюстином. Ясно, что Шульце остроумно хотел откреститься от всех пассажей про русскую вонь, темь и дымь и создал вкуснейший опус, доведя до абсурда те стереотипы, которые много веков преследуют европейца на пути в Россию. Тем не менее за поклеп на отечество досталось вовсе не мифическому Гофману, а реальному писателю Инго Шульце, которого перед презентацией «33 мгновений» заловили на Марсовом поле и изрядно помутузили, не оставив на пальто ни единой пуговицы. Впрочем, поскольку эту историю рассказал сам Инго, то она может оказаться анекдотом. Тем паче, что подробность «про пуговицы» очень ярко характеризует его литературный метод.

Во-первых, сразу оговорим, что Storys (вместо stories) -- это вовсе не опечатка на обложке, как рьяно доказывали мне два поборника английского правописания, желающие уличить издателя в невежестве. Нет, это особенности написания на так называемом «немецком английском». Действие всех «простых историй» происходит в Тюрингии в городке под названием Альтенбург, а в подзаголовке значится: «роман из жизни восточногерманской провинции». Как и в «33 мгновениях счастья», Шульце использует совсем не традиционный романный ход. Чтобы легко объяснить его, достаточно вспомнить фильм Карена Шахназрова «День полнолуния». Там не было монолитной истории, а вся картина состояла из многих новелл, причем главным героем каждой последующей становился эпизодический персонаж из предыдущей. Таким образом на экране возникала цепочка неуловимых связей, и иногда эпизод прояснялся лишь спустя некоторое время, когда его комментировал некий сторонний наблюдатель. Приблизительно также выстраивает Инго Шульце свои Simple Storys. Конечно, их можно читать и как отдельные рассказы. Но тогда лишишься тех дополнительных смыслов, которыми каждый конкретный случай обрастает по прочтении всех последующих. Таким образом, Шульце добивается того, что у читателя возникает клаустрофобическое ощущение жизни в маленьком городке, где все между собой связаны и ничто не возможно скрыть от соседа. Simple Storys, при всей ненавязчивости повествования, -- это настоящий монумент эпохи, как ни высокопарно это звучит. Речь идет о переходном состоянии -- от советского к постсоветскому. Шульце пишет настоящую социальную прозу, но при этом ощущение человеческой трагедии рождается из мелочей. Приспособление к новому порядку -- не значит чтение и обсуждение новых правительственных указов. Новый порядок -- это прежде всего новый порядок вещей. Вот эти самые бытовые детали Шульце и описывает с почти маниакальной виртуозностью. Очень страшненькие истории, реальное событие в которых порой сведено к нулю, к какой-то фантомной головной боли. И лишь спустя несколько страниц понимаешь, что сбитый на дороге барсук, которого так и не нашли работники зоологического музея, был вовсе не барсуком, а женщиной на велосипеде. А потом тебе расскажут, что случилось с ребенком этой женщины. И так каждое пустяшное дорожное происшествие разрастается как снежный ком до размеров нешуточной человеческой драмы. При этом каждая история написана от «я» всякий раз иного героя. И эти разнообразные «я» Инго Шульце по-настоящему потрясают -- прозы такого уровня психологизма в округе нет и в помине.

А вот другой образец прозы, приглашающий читателя к медленному чтению. На русском языке второй раз вышел роман Йенса Кристиана Грендаля «Молчание в октябре» (перевод Ф. Золотаревской). На этот раз его издали в «Амфоре». История, как и у Инго Шульце, на первый взгляд очень простая и не требующая объема в триста с лишним страниц убористого текста без диалогов. От героя уходит жена, с которой они прожили почти двадцать лет. Уходит безо всяких на то видимых причин и объяснений. Пересказывать даже стыдно -- настолько все банально звучит. И вот на протяжении всего романа главный герой занят тем, что вспоминает подробности их совместного быта. История петляет, теряясь во времени и топографии, по ходу обрастает огромным количеством деталей -- цвета одежды, жесты, случайные прохожие, но при этом все время возвращается к одним и тем же эпизодам.

В начале романа Грендаль дает описание фотографии пропавшей жены. И даже эта фотография по мере нарастания повествования обрастет большим количеством подробностей. Это фото на комоде -- ключ к пониманию. Весь роман выстроен по принципу постепенного проявления фотоснимка. Сперва мы видим лишь графические очертания, постепенно под воздействием химикатом проступают детали переднего плана, затем фон. Если снимок передержать -- его поглотит темнота. Так же устроена и человеческая память. Герой помногу раз возвращается к одним и тем же узловым сценам из супружеской жизни. Сперва основной смысл их сокрыт от читателя -- так же мы не всегда понимаем со стороны реальные отношения близких людей по их незначительным оговоркам. Постепенно память воскрешает мелкие подробности каждого эпизода -- и так картина событий меняется до неузнаваемости. Если угодно, это роман о понимании в самом широком смысле. И о том, как трудно его достичь, когда речь идет о чем-то таком близком, что непосредственно касается. Очень странное чтение. История возвращается к той же самой нулевой отметке, к тому же снимку на комоде, откуда все и началось. Но ты видишь ее совсем в ином свете, и этот эффект -- и есть разящий наповал финал.