Появление на нашей художественной сцене новых фигурантов становится делом болезненным и тяжким. Герои девяностых врывались на упомянутую сцену с веселым гиканьем и обустраивались там, как будто никого вокруг и в помине нет. Теперь все сложнее -- долгожданные структуры воздвигнуты и даже несколько закаменели, немногочисленные места обустроены и заняты. Завидная карьера, которую сделал молодой художник Виктор Алимпиев, свидетельствует о том, что не все так плохо.

С подачи Виктора Мизиано, который был в этом году куратором русского павильона в Венеции, проект «Ода», сделанный Алимпиевым совместно с Марианом Жуниным, попал в экспозицию, подготовленную в рамках биеннале словенским куратором Игорем Забелом. Проект так понравился главному куратору биеннале Франческо Бонами, что он даже написал в итальянской газете «Стампа» специальный текст. Весной этого года критическая общественность, собранная по поводу присвоения премии «Арт-Москва 2003», обсуждала фигуру Алимпиева в качестве возможного лауреата. При этом в качестве основного аргумента в его пользу выдвигался следующий: «на него обратили внимание международные кураторы!». Что вызвало недовольное бурчание у вашего покорного слуги: «Знаем де мы этих международных кураторов». Тем паче что речь шла о довольно занудливом видео. А я все эти мутные картинки, по правде говоря, как-то не очень ценю.

Но дело совсем в другом: казус Кабакова, который однажды встал в позу, заявив, что не интересует его мнение тех, кто остался на далекой малой родине, оставил некие травматические шрамы. Илья Иосифович, конечно, как всегда, прав, но нельзя же так прямолинейно... Так что Виктор Алимпиев приза от «Экспопарка» не получил, хотя и был включен в шорт-лист. Доводы в пользу молодого художника, выдвинутые председателем высокого синклита, ныне международным куратором Екатериной Деготь, несколько напрягли аборигенную критическую общественность. Тут все понятно -- основная обязанность и заслуга тех, кто у нас взял на себя труд отвечать на «международный дискурс», -- держать нос по ветру и строго исполнять все приказы мировой художественной закулисы.

Закулиса, как оказалось, совсем не дура. Это и обнаружилось на выставке Виктора Алимпиева в галерее Марата Гельмана. Первый серьезный проект вполне даже впечатляет. До настоящего времени Алимпиев работал преимущественно в области видеоарта. А это дело, повторюсь, сильно на любителя. Но приглядевшись, понимаешь: средь наших осин вырос вполне западный художник. У которого все чрезвычайно стильно, умеренно и аккуратно (Алимпиев по образованию художник-прикладник; он закончил училище памяти 1905 года). И чудная скульптура, и живопись, и инсталляция. И конечно же видео. Жанровые разграничения, как мы понимаем, не имеют принципиального значения, но таким образом совершено отрясание со стоп национальной традиции. Русскому искусству свойственна некоторая необязательность еще со времен Малевича, который не счел нужным нарисовать свой «Черный квадрат» хотя бы приблизительно квадратным. И бог ней, с той традицией, ибо основная интрига проекта, представленного в галерее Гельмана, в отличие от подтянутого и отточенного формального воплощения выглядит довольно расплывчато и запутанно.

Проект представляет собой оммаж дружескому обожанию, преисполнен всяческой лирики и посвящен реальному лицу -- Олегу. В разных техниках всплывают три метафоры -- кончики пальцев, обычные гастрономские весы и роскошная девичья коса. В коротком эксклюзивном интервью автор сообщил, что прямое отношение к адресату послания, то есть Олегу, имеет только мотив ногтей, которые тот имеет привычку грызть. Все остальное возникло в качестве неких подсознательных образов. Связи с сюрреализмом автор отрицает -- и правильно. Потому что настоящий революционный сюрреализм Троцкого и Бретона вспахивал нивы общественного бессознательного. А художники XXI века предпочитают культивировать только свое собственное подсознание. Чистейшей воды лирика.

Вовсе не случайно Виктор Мизиано так гордился тем, что с его подачи в одном проекте в Венеции оказались Виктор Алимпиев и Андрей Монастырский, таинственный гуру московского концептуализма. Связь поколений налицо -- в акциях группы «Коллективные действия» под предводительством Монастырского разрабатывался очень похожий тип глубоко интровертного и лиричного сюрреализма. Не случайно Борис Гройс определил московский концептуализм как «романтический». Так что наследование в данном случае происходит правильно, то есть по схеме Юрия Тынянова -- не от отца к сыну, а от двоюродного дедушки к внучатому племяннику. В случае с новыми романтиками дело доходит до прямых воспоминаний о добрых старых йенцах и незабвенном Каспаре Давиде Фридрихе с их апологией дружбы и анилиновыми закатами.

И тут становится окончательно понятным и великий проект по глобальному разжижению мозговой жидкости, который проповедовал Франческо Бонами, выдвинувший в качестве лозунга биеннале слова «Мечты и конфликты». Никаких, в сущности, конфликтов теперь не намечается, только романтические мечтания. Никакой технократической достоевщины, только тихая, романтическая и вязкая постиндустриальная утопия. Интеллектуальный гламур побеждает в мировом масштабе. Забавно только, что происходит это в галерее Гельмана, прославившейся барочным масштабом своих псевдосоциальных проектов.