Накануне Дня Победы в торжественной обстановке на углу Арбата и Плотникова переулка стянули пелену с памятника Булату Окуджаве. Время открытия приурочено ко дню рождения поэта. Место выбрано рядом с домом, где жил Окуджава. Во время церемонии я подошел к Михаилу Жванецкому и спросил: «Булат в бронзе, это правильно?» Он ответил: «Поэт Окуджава и памятник в бронзе -- понятия несовместимые. Я отказался выступать с трибуны, потому что не чувствую потребности в этом. У меня есть свой, живой Окуджава. А мы открываем памятник другому человеку». Конечно, скульптура по определению самое пафосное и официозное искусство. А Окуджава официоз на дух не переносил. Ни в жизни, ни в творчестве. Тем не менее консервировать память о человеке на городских улицах без бронзы и мрамора, патетики и риторики пока не научились. Так что отнесемся к теме философически.

Автор скульптуры академик Академии художеств Георгий Франгулян выиграл открытый конкурс 1999 года. Правду сказать, соревноваться Франгуляну было особенно не с кем. Другие проекты серьезно рассматривать нельзя. Кто-то из участников, например, предлагал поставить золотых кентавров с гитарами, другой сделал макет «полночного троллейбуса» с пивбаром внутри. На фоне такой претенциозной пошлости здоровый консерватизм языка Франгуляна казался самим совершенством.

Композиция скульптуры непроста. Она представляет собой инсталляцию, вытянувшуюся по переулку перпендикулярно Арбату. С двух сторон каменного подиума стоят бронзовые полуарки. На них нацарапаны названия песен Булата Шалвовича. В одну из арок, по направлению к Арбату, входит сам ссутулившийся Окуджава. Руки в брюки. Фигура отбрасывает бронзовую тень. У дальней арки -- гигантский бронзовый стол и бронзовые лавочки. Они вальяжно имитируют уют московских двориков. Вся композиция вполне себе европейского уровня. Подобную городскую скульптуру, рассчитанную на непосредственный эмоциональный контакт с прохожими, можно увидеть и в Польше, и в Бельгии, и в Австрии. Где угодно. С одной стороны, такие параллели радуют. Своей монументальной пропагандой мы наконец-то вписались в какую-то хорошую традицию. С другой стороны, эти же параллели наводят на невеселые думы о «гении места», где ставят памятник. Новый старый Арбат не имеет ничего общего ни с уютными тихими опрятными улочками старой Европы, ни с пыльной, обшарпанной, но безупречно интеллигентной, как портфель профессора, улицей эпохи Окуджавы. Перестроечный Арбат сам Окуджава не считал своей религией. Перестроенный советский, впрочем, тоже -- написал же в восьмидесятые годы песню, где есть такие слова: «Да, флора там все та же, но фауна не та». Сам себя он в ней назвал «арбатским эмигрантом».

Символично, что на пафосном открытии памятника казенно-проникновенные речи толкали враги окуджавского Арбата из московской мэрии и российского правительства. Это с их молчаливого согласия прямо накануне церемонии строительно-промышленная фирма с бодрым названием «Виктория» разнесла в пух и прах часть уникальной городской застройки Арбатской площади, примыкающей к Дому журналистов. Это при их попустительстве Сбербанк России финансирует строительство многоэтажного торгово-офисного монстра напротив ресторана «Прага». Торгово-офисный комплекс, который сдадут к концу нынешнего года (подрядчик -- фирма Skanska), бесцеремонно заслоняет привычную перспективу улицы и наезжает на бедную «Прагу», что твой бритоголовый «браток» на тщедушного профессора.

Вернемся к памятнику. Вот вам неожиданный (возможно, даже для самого скульптора) риторический оборот. Интеллигент в измятом костюме с бумагами под мышкой, ссутулившись, робко подходит к самой жирной, отвязной и порочной улице Москвы. От зрелища нуворишеской роскоши, дополненной хиппи, бомжами и киосками сувениров с портретами Ленина, от одновременно шибающих в нос запахов дорогих ресторанов, нечистот и шаурмы ноги у него подкашиваются. Он в скорби. Он в недоумении. Он здесь явно лишний. Арбатский эмигрант.