«Итак, будущее по-прежнему туманно. Иногда я еще сижу на кухне, вглядываясь в ледяную белизну бумажного листа. За окном опять слякоть, а в голове ничего, кроме спасительной фразы «Начиналась осень». За неимением лучшего я называю это литературной жизнью». Таким вот «автопортретом в интерьере» завершается эссе Николая Якушева «Моя литературная жизнь». Уверен, что едва ли не всякий, кто прочтет эти строки, с сокрушенным энтузиазмом воскликнет: «И моя». Потому что можно и не иметь странной привычки складывать слова в предложения, а предложения в абзацы -- жизнь все равно будет «литературной». Туманной. Сюжетной. Грустной и смешной.

Николай Якушев, доктор из «уездного» города Вольска, писать начал рано (об этом подробно рассказано в «Моей литературной жизни»), а печататься -- поздно. В те самые девяностые годы, когда на смену размеренному и предсказуемому бытию среднесоветского интеллигента пришла другая жизнь -- странная, зябкая, путаная. Часто -- безденежная. Иногда -- унизительная. И почему-то -- интересная. Та самая, о которой пишет Якушев.

«Сундуков вышел на улицу. Мир виделся словно сквозь сетку -- черно-белый и встрепанный. От вчерашней непогоды остались расплесканные по городу лужи, отливавшие холодным медальным блеском. Сундуков поежился, сунул руки в карманы любимых вельветовых штанов. «Экая скверность!» -- с отвращением подумал он, глядя на колючие неоперившиеся бульвары и сердитые остроугольные дома. Никуда не скрыться от этих чахлых посадок, тупорылых коробок, машин с мигалками. Мысль о том, чтобы ехать на работу, резать желтую отжившую плоть, вызвала тошноту и панический ужас». Да уж, интересно! Закачаешься! То-то радости в похмельном синдроме, задержанной зарплате, бессчетных долгах, начальничьем хамстве, вывертах сынка-тинейджера, мятых брюках и безумных «прожектах» вроде любительской съемки порнографического фильма. Между тем повесть о злосчастном патологоанатоме Сундукове и его друзьях называется «Место, где пляшут и поют». И это же имя гордо носит первая книга Николая Якушева, выпущенная в свет издательством «Время».

Так ирония же! -- скажет проницательный читатель. И будет прав. Но не совсем. Потому что хотя городок, где маются от безденежья и невостребованности обездоленные интеллигенты, совсем не похож на элизиум, чей образ постоянно пульсирует в голове Сундукова (пальмы, мулатки, солнце и негры, наяривающие джаз), герои Якушева то и дело «пляшут и поют». Сдерживая (или не умея сдержать) горючие слезы -- но пляшут!

В заглавной повести вроде бы не происходит ничего экстраординарного, но обыденность временами фантастически взрывается -- то лихой автомобильной погоней, что украсила бы хороший американский боевик, то невероятным любовным свиданием, а то совершенно волшебным кутежом «трех князей» на лоне пасторального пейзажа. В повести «Люди на корточках» разыгрываются совершенно невероятные события (к примеру, вмиг восстанавливается сгоревший театр, гаишники оборачиваются карликами, а роскошная супруга крутого бизнес-бандита уходит от него к занюханному и закомплексованному учителю словесности), но жизнь очередного (или все того же) городка от этих потрясений в общем-то не меняется. Как и от грандиозных исторических событий (время действия -- начало октября 1993 года), что вершатся в далекой столице. И когда самый обаятельный из персонажей (пожалуй, единственный, кто не хочет провести жизнь «на корточках») обнаруживает себя в безжизненном Заполярье, он горько досадует, но не удивляется: «Ну почему, почему всегда одно и то же? Начнешь бывало о душе, о мироздании, а просыпаешься в бурьяне... и сны без сновидений... Уж как, казалось, повезло, какую вытянул фишку -- нагрел всех...(Какая выпала фишка? Прочитайте -- узнаете. И не пожалеете о потраченном времени. -- А.Н.) Ан нет -- опять в дерьме, опять семь верст киселя хлебать, а ты, как всегда, с похмелюги и даже о сигаретах не позаботился, лопух!» Вот так, чудеса -- чудесами, а жизнь -- жизнью. И если ты не в состоянии захотеть чего-то настоящего, не помогут тебе никакие волшебные средства. Так и будешь сидеть на корточках, понурив голову и кляня весь свет. Но ведь можно же и иначе! Живя в том же городе, (не) получая ту же мизерную зарплату, ежедневно сталкиваясь с дураками, бездельниками и пакостниками. Можно!

В финале «Места, где пляшут и поют» автора навещают его друзья -- герои книги. И разумеется, на чем свет стоит клеймят «бездарное» и «клеветническое» сочинение. Воздерживается от оценок (и истеричной болтовни на «общие темы») только один персонаж, коллега Сундукова, прежде известный сочинителю понаслышке. «Мне понравился этот сильный, умелый и надежный человек, так непохожий на моих вздорных, бестолковых приятелей. И я с легким сердцем простил ему, что он так ничего и не сказал о моей книге, и то, что после его визита в доме исчезли все деревянные линейки. Он сделает из них каравеллу».

Каравелла -- это здорово. На ней, игрушечной, конечно, не поплывешь по морю-океану вослед великому адмиралу дону Христофору Колумбу на поиски того вожделенного места, где всегда пляшут и поют. Но это и не нужно. Потому что настоящий кораблестроитель (особенно если удалось ему добыть нужное количество линеек) и здесь счастлив. Как и писатель, у которого есть пачка «оборотов» и авторучка. И пусть слышится неотступное «Начиналась осень», пусть кажется, что в голове пусто, как в печальном холодильнике, пусть «недовыключенное радио подводит обычный неутешительный баланс»... То ли еще бывало. Например, с «лейб-гвардии гусарского Тунгусского полка ротмистром фон Каршаваком», чьи «подлинные записки» о «возвращении графа Тормазаи» и других невероятных событиях, имевших место в Восточной Штуции, извлечены из небытия тоже Николаем Якушевым. Настоящим писателем, у которого теперь кроме ручки, бумаги, незаурядной наблюдательности, светлого и человечного юмора, большого сердца, тонкого вкуса, верности своему дару, отличной репутации (повести Якушева печатались взыскательным журналом «Волга» и неизменно радовали читателей) есть еще и книга. И -- трижды плюнем через левое плечо -- во всех смыслах не последняя.