В минувший четверг в Нью-Йорке скончался Борис Михайлович Сичкин. Не дожив нескольких месяцев до своего восьмидесятилетия, он умер от острой сердечной недостаточности. О смерти артиста родственники сообщили прессе только вчера, уже после того, как состоялись похороны.

Вопреки сложившемуся мнению, Сичкин не был урожденным одесситом -- он родился в Киеве, с детства выучился танцевать, в молодости учился жизни в цыганском таборе и на базарных площадях, позже выступал в ансамбле песни и пляски Украины, а когда началась война, был на фронте в составе ансамбля Киевского военного округа. После войны стал знаменитым эстрадником: конферансье, чечеточником, куплетистом. Изъездил всю страну, был любим, дружил с невероятным количеством талантливых и известных людей. Снимался в кино. Позже уехал в Америку, где стал одним из ярчайших персонажей второй волны русской эмиграции и время от времени появлялся на экране -- теперь уже в голливудских фильмах. А в последнее время приезжал в Россию -- в том числе и для киносъемок -- уже на правах первостатейной приглашенной звезды. Свою жизнь Сичкин живо и остроумно описал в книге воспоминаний под сакраментальным титулом «Я из Одессы! Здрасте...»

Название мемуаров, конечно, неслучайно. Именно по этой фразе из «Неуловимых мстителей» его помнит вот уже несколько поколений. Для подавляющего большинства советских и постсоветских кинозрителей Сичкин навсегда остался Бубой Касторским -- оригинальным куплетистом, «артистом императорского театра драмы -- ха-ха-ха! -- и комедии», лукавым и добродушным трикстером, невесть откуда возникшим на притихшем от налетов бурнашей послереволюционном базаре. Вряд ли есть в истории нашего кино эпизод, способный вызвать больший восторг, нежели хореографические кульбиты Бубы во время его первого появления в «Мстителях». Это не просто удачный вставной номер, а чистое, ничем не омрачаемое счастье, сравнимое разве что с антраша Граучо Маркса в «Расписных пряниках».

Сичкин был мастером отточенного, смешного, ядреного эпизода -- достаточно вспомнить, как он играет в городки в картине «Стоянка поезда -- две минуты», переводит торжественный спич короля Бурухтании в «Неисправимом лгуне», бросается наперерез герою недавней «Бедной Саши», решившему покончить с собой, спрыгнув с моста («Ты что!... Там же детская площадка!») или изображает генсека Брежнева в «Никсоне» Оливера Стоуна. К по-настоящему большим ролям Сичкин так и не пришел -- но ему, в сущности, это было и не нужно. Он существовал в совсем другой реальности -- не той, где артист непременно мечтает покорить мир, перевернуть представление о драматическом искусстве или сыграть Гамлета (хотя Полоний из Бориса Михайловича наверняка получился бы отменный). Его стихия -- эстрадный кунштюк, эпиграмма, дробь лихого степа, наконец, актерские байки о бесконечных возлияниях и розыгрышах. Но без этого пласта история современной культуры была бы неполной. Тем более что даже в самых забубенных своих проявлениях (вроде песенок о «дубленках коричневого цвета» и анекдотах о том же Леониде Ильиче) Сичкин оставался человеком и артистом безупречно остроумным и неизменно выдерживающим стиль: «и так, как я пою, уже никто не может петь». По нынешним, да и по каким угодно другим временам -- это очень и очень немало. «Замолкают трубы, глохнут все рояли -- коль выходит Буба, то душа гуляет».