Московские театры продолжают испытывать современную драму на прочность. Василий Сигарев, ученик Николая Коляды из Нижнего Тагила, прославился пьесой «Пластилин», еще в рукописи получившей Антибукеровскую премию, а позже поставленной Кириллом Серебренниковым в духе крутого соц-арта. Сборник молодых авторов, где была опубликована пьеса Сигарева, так и назвали потом «Пластилин», обозначив целое направление современной литературы, пытающейся на обломках империи слепить хоть какой-нибудь образ современного мира.

За другую пьесу модного Сигарева -- «Черное молоко» -- взялись сразу два московских режиссера: Сергей Яшин и Марк Розовский. Спектакль первого уже вышел, второй обещают показать в начале будущего года. Надо признаться, что у Сигарева таких пьес, как «Пластилин», больше нет -- по крайней мере в числе известных театральной публике. А «Черное молоко» -- самая доступная, она опубликована в альманахе «Современная драматургия». Хочется верить, что «Молоко» относится к текстам ученическим, в которых драматург еще только осваивает методы сатирической «чернухи». Создана пьеса по опробованной схеме: демонстрируется очередной житейский ужас, сопровождаемый циничными реакциями героев. Но финал сентиментальнейший: предлагается поверить, что в душе любой лягушки птицы крыльями шелестят.

Взявшись за «Черное молоко», режиссер Сергей Яшин решил пьесу в старых, еще перестроечных традициях: так ставили проблемные пьесы о молодежи, «Ловушку №26» и «Спортивные игры 1981 года», точно так в кино снимали «Маленькую Веру» и «Меня зовут Арлекино». На далекий полустанок (на сцене -- изгаженный и нетопленый кассовый зал с обломанными сидениями) приезжают торговцы китайскими тостерами -- Левчик (Иван Шибанов) и его беременная подруга по кличке Мелкий (Анна Каравацкая). Они пытаются втюхать нищим жителям поддельные тостеры, затем отбиваются от обманутых покупателей. Мелкий рожает девочку и влюбляется в русскую глушь, уговаривая Левчика остаться здесь навсегда. Потом ее избивают, и душевный порыв быстро сходит на нет.

Сергей Яшин, идя пьесе след в след, наполняет спектакль таким количеством пародийных элементов, что сюжет уже перестает быть сколько-нибудь правдоподобным. На сцене -- зомбированные челноки с заученными рекламными лозунгами, хамоватая советская кассирша, не стоящие на ногах алкаши, коммунистка с надписью Zuganov на спине, пропойца-правдолюб с охотничьей винтовкой, ноющая старуха в ватнике и тетя Паша, добрая русская женщина. Весь этот якобы натуралистический антураж еще десять лет назад был расхожим материалом для зарисовок из жизни русской глубинки в руках «аншлаговских» сатириков.

В «Пластилине» -- пьесе о подростке, гибнущем в замшелом, кошмарном мире и успевающем его по-своему проклясть, -- Василий Сигарев показывал реальную жизнь, переполненную до тошноты насилием, ложью и тупостью. В «Черном молоке» он замахнулся на сюжет из жизни «детей подземелья», но испугался и рванул обратно к штампам низкой литературы, сохранив достоверность разве что в языке героев.

Старуха умоляет вернуть ей деньги за тостер, и вчерашний негодяй Левчик скоро отдает их в легком приливе сострадания. Алкаш, только что певший подлые песни, уже крепко стоит на ногах и рыдает в голос, видимо, над судьбой России. Девушка, сосущая то ментоловую сигарету, то сладкий «чупик», после серии абортов рожает ребенка и утверждает, что бог приходил к ней просить «не быть сукой». Иногда кажется, что эту пьесу написал не молодой человек, а злобный старик-моралист, которого достали и эта проклятая молодежь, и гнусные демократы, и американцы-сволочи. Мелкие капли жестокой правды тонут в обильных волнах сентиментальности. Задабривают и утешают слезами умиления здесь чаще, чем шокируют.

Потерялась во времени не только станция Моховое, но и режиссер Сергей Яшин. Он словно стремится доказать, что со времени создания «Маленькой Веры» жизнь не изменилась: молодые торгаши с одинаковым рвением запевают и старомоднейший хит «Земля в иллюминаторе», и ультрасовременную песенку Земфиры. В иные мгновения из театральных динамиков раздается ретро-музыка 70-х, что-то о «белом снеге».

Своих торговцев китайскими тостерами Сигарев почему-то поселил в Москве. Возможно, для того, чтобы поддержать еще один расхожий миф: о респектабельной, но говенной столице и пьяной, но блаженной глубинке.