Трилогия американца Годфри Реджио создавалась 27 лет. В 1982 году вышел его шедевр «Коянискаци», в переводе с языка индейцев хопи -- «жизнь, потерявшая равновесие». Это был уникальный пример абсолютного кино, построенного не на сюжете, героях и диалогах, а на медитативной музыке Филиппа Гласа и визуальных образах, на поиск и съемки которых уходят долгие годы. Его фильмы ни на что не похожи, а сам он называет своим учителем армянского кинематографиста Артавазда Пелешьяна. При этом его продюсируют режиссеры совсем другого кино -- Фрэнсис Форд Копполла, Джордж Лукас, Стивен Содерберг... И это дает надежду на то, что кино, от голливудских блокбастеров до студенческих экспериментов, по-прежнему единый живой организм с большими планами на будущее.

Во внеконкурсной программе Венецианского фестиваля на прошлой неделе был представлен новый фильм Реджио -- «Накоикаци». Это заключительная часть трилогии, обобщающей опыт современной цивилизации. В фильмах Годфри РЕДЖИО нет ни одного слова, а когда-то он был монахом, хранившим обет молчания, но в беседе с нашим корреспондентом Алексеем МЕДВЕДЕВЫМ великий режиссер оказался необычайно словоохотлив.

-- Как соотносятся между собой части трилогии?

-- Первый фильм -- «Коянискаци» -- рассказывает о так называемом «цивилизованном мире» Северного полушария -- гипериндустриальном, сверхдинамичном. Второй фильм -- «Поваккаци» -- посвящен Южному полушарию, традиционным культурам, уклад которых не менялся на протяжении многих веков. Третий фильм -- «Накоикаци» -- отражает процессы глобализации, в ходе которых стираются различия между Севером и Югом, и таким образом завершает трилогию. И если два первых фильма были сняты в реальном мире, то третий -- в гиперреальном, где образ является технологическим продуктом. По сути, действие «Накоикаци» происходит не на Севере или Юге, а на территории самого визуального образа. Поэтому главное внимание мы уделили визуальному строю фильма. Мы видоизменяли образы, оскверняли их, мучили. Иными словами, мы проверяли на прочность все то, что считается священным в современной культуре.

-- Что делает трилогию единым целым?

-- Основной смысловой центр -- это технология с большой буквы. Технология -- это не то, чем мы пользуемся, а то, чем мы живем. Мой фильм не рассказывает о воздействии технологии на окружающую среду, а стало быть, не имеет отношения к экологии. Меня интересует не влияние современных технологий на общество, науку, медицину, а технология как среда обитания человека. Ведь мы перенимаем свойства среды, которая нас окружает. И если мы живем в среде, для которой сознание -- пустой звук, наше «я» сводится к нашим ощущениям -- зрению, вкусу, обонянию... В этом смысле мы уже превратились в киборгов. Мы сами стали технологией. И фильм дает это почувствовать. Но я не стремился к точности формулировок. Мне кажется, наш язык уже не способен описать тот мир, в котором мы живем. Поэтому из любви к языку я отказываюсь от слов. Я беру поговорку «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», выворачиваю ее наизнанку и предлагаю зрителям сотни, тысячи образов, пытаясь сообщить им силу, которой обладает одно-единственное слово. Это слово «накоикаци» из языка индейцев хопи. Оно заимствовано у неграмотного, «нецивилизованного», очень мудрого народа. Все, что кажется нормальным «белым людям», для них ненормально. Разумеется, это фильм не о хопи, но я выбрал это слово в качестве названия, чтобы предложить другую, альтернативную точку зрения на наш мир.

-- Название фильма можно перевести «жизнь как война». Я ожидал, что в фильме будет много военной хроники, в том числе и с полей недавних вооруженных конфликтов. Но вы использовали военные кадры достаточно скромно, предпочтя передать дух насилия и борьбы другими, часто неожиданными способами -- спортивной хроникой, например. Так о какой же войне в названии идет речь?

-- Это война за пределами поля битвы. Винтовки, танки, крылатые ракеты не главное, хотя они тоже часть этой тотальной войны. Это санкционированный террор против самой жизни, агрессия против жизненной силы со стороны того, что само едва живет. Символом европейского фашизма в 30--40-е была свастика, а символом новейшего технофашизма является изображение Земли из космоса -- «голубой планеты». Этот символ расползается по всему миру: его штампуют на товарах, используют в рекламе, им иллюстрируют любую идею. Для меня это символ подчинения человека технологии. Предполагалось, что технология означает счастье и комфорт, а она стала синонимом контроля, власти. Все, что раньше говорилось о божестве, сегодня говорится о технологии. Теперь священным является компьютер -- он переделывает мир по своему образу и подобию, унифицирует его, подчиняет единой логике.

Мы подходим к современности с наивным представлением о том, что сама по себе технология нейтральна и в хороших руках может сослужить добрую службу. На самом деле любые проявления технологии служат только одному: они уничтожают мир непосредственного опыта и утверждают новый мировой порядок, в котором есть только технологически опосредованный опыт, лишенный настоящего присутствия. Для меня это состояние войны, а мы все -- беженцы от человеческой природы. И мы уже не можем вернуться обратно -- в пещеры или вигвамы. Мы в лабиринте, и единственное, что нам остается, это сохранять мужество отчаяния перед лицом нынешнего мирового порядка и верить в то, что путешествие к новому миру жизни еще ждет нас.

-- На чем может быть основана эта вера -- при вашем-то пессимизме?

-- Своим фильмом я утверждаю позитивную ценность отрицания. Сегодня мы не хотим ничего негативного, не желаем слышать о том, что нас беспокоит. Но мы обязаны беспокоить свой ум, душу, иначе наступит такой покой, от которого мы уже не очнемся. Свобода состоит в том, чтобы понимать, что определяет наше поведение. И лучше уж знать, как на самом деле обстоят дела, чем верить в то, что мы -- один народ, одна планета, все у нас получится, и тому подобную ерунду.

-- При выборе архивного материала вы избегаете знаковых лиц. Исторические деятели возникают у вас разве что в пародийном обличье -- в образе восковых фигур из нью-йоркского Музея мадам Тюссо. Из миллионов событий, нашедших место в вашем фильме, большинство анонимно: нет ни высадки на Луну, ни убийства Кеннеди, ни 11 сентября...

-- Год назад, 11 сентября, мы уже монтировали «Накоикаци» в небольшой студии на Манхэттене, в девяти кварталах от катастрофы. Мои коллеги видели людей, выбрасывавшихся из окон. С этим событием связан невыразимый ужас, испытанный каждым из нас. Но как бы глубоко ни было сочувствие к жертвам трагедии, я хочу сказать, что этот кошмар меркнет рядом с кошмаром, который стал предметом нашего фильма. Я говорю о кошмаре, который душит нашу планету, истребляет нашу человеческую природу и при этом остается незамеченным! Мы не видим того, что у нас под носом. Люди выступают за мир, социальное равенство, бережное отношение к окружающей среде. Но не изменив структуру мира, в котором мы живем, мы ничего не добьемся. Нет смысла призывать рыбу выйти из воды и жить на суше.

-- В «Накоикаци» почти все кадры претерпели цифровую обработку. Расскажите о вашем опыте общения с новым божеством -- компьютером. В картине есть удивительная последовательность компьютерных образов, в которой великие произведения живописи, от Боттичелли до Ван Гога, на мгновение проявляются из первичного визуального хаоса и снова растворяются в этой плазме...

-- Я лично компьютером не пользуюсь, электронной почты у меня нет. Монтажными программами я тоже пользоваться не умею и в процессе работы чувствую себя как слепоглухонемой, которого ведут люди с потрясающими творческими способностями. А моя работа в том, чтобы найти цель, которая могла бы нас объединить и придать нашей работе смысл. Что же касается последовательности образов, о которой вы упомянули, за ее создание отвечал французский компьютерщик Мануэль Голо. Я попросил его отобрать важнейшие образы западной цивилизации из истории живописи и подвергнуть их невероятной трансформации, чтобы одно полотно пожирало другое. Мы выбрали сотни картин, первоначальный вариант этого эпизода тянулся пятнадцать минут. Мы хотели показать, что искусство и его тайны, картина, перспектива также являются жертвами радикального насилия.

-- Расскажите о вашем духовном опыте, не связанном с искусством.

-- На протяжении четырнадцати лет я был членом монашеского ордена. Я вступил в него еще подростком, а в двадцать пять принял монашеские обеты. Вместо того чтобы учиться практическим вещам, долгие годы я предавался молитве и медитации. Мне кажется, это была идеальная подготовка к жизни. Самое практичное в наше время -- быть идеалистом.

-- В мире кино вы тоже ощущаете себя монахом-отшельником? И при этом ваши картины поддерживали и продюсировали крупнейшие голливудские режиссеры...

-- В братстве меня научили жить в мире, но при этом не быть его частью. Я никогда не учился в киношколе и считаю себя любителем -- кто-то даже назвал «Накоикаци» самым дорогим студенческим фильмом за всю историю кино. Я никогда не думал о кинокарьере. А помощь Копполы, Лукаса и Содерберга воспринял как божье благословение.

-- Расскажите, как Miramax подключился к проекту.

-- Содерберг позвонил мне абсолютно неожиданно: он прочел в New York Times статью о том, что мне не хватает денег для нового фильма. Он сказал мне: «Это просто невероятно, что у такого режиссера проблемы с деньгами. Согласны ли вы взять у меня деньги и поскорее приступить к работе?» Я, разумеется, подумал, что это идиотская шутка кого-то из моих друзей, и уже собрался повесить трубку, и тут он закричал: «Нет-нет-нет! Честное слово, я и есть Стивен Содерберг. И я правда предлагаю вам деньги». Содерберг вложил средства, которые позволили нам придать проекту реальные очертания, а уже потом ему удалось заинтересовать Харви Уайнстина из Miramax. Сейчас Стивен ждет от меня новых идей. Когда закончится вся шумиха, связанная с выходом фильма, я отправлюсь в свой дом в Новом Орлеане, уеду на болото, сяду на кочку и буду ждать вдохновения. Трилогия закончена, пора заняться чем-то новым.

Годфри Реджио родился в 1940 году в Новом Орлеане, вырос в юго-восточной Луизиане, подростком поступил в католический орден Братьев Христа, чтобы стать монахом, и долгие годы провел в посте, молчании и молитвах. Однако общественный темперамент Реджио пришел в противоречие с укладом братства, и его попросили уйти. Позднее окончил колледж в Нью-Мексико.

Дебютировал в кино фильмом «Коянискаци» (Koyaanisqatsi) (1975--1982), который сразу принес ему мировую известность и поставил его имя в ряд таких классиков кинодокументалистики, как Дзига Вертов и Артавазд Пелешьян.

В 1991 году по заказу итальянской ювелирной компании «Булгари» снял фильм «Душа Мира» (Anima Mundi) для Всемирного фонда поддержки природы. «Душа Мира» -- это глаза семидесяти живых существ, пристально всматривающиеся в нас с экрана. В марте 1995 года Реджио снял восьмиминутный фильм «Свидетельство» (Evidence), посвященный критике телевидения. «В отличие от кинотеатров, где изображение проецируется на экран, телезрители получают световые импульсы, излучаемые самим телевизором. В таком состоянии объект прикован к одному месту, тогда как его глаза, разум, дыхание целиком попадают под контроль внешней силы», -- объяснял свой замысел Реджио.