«Возвращение временно перемещенных лиц из Ингушетии в Чечню сейчас невозможно, -- считает глава офиса Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев во Владикавказе Суданг Кантракоол. -- Там отсутствуют гарантии безопасности. Но здесь мы помогаем людям не для того, чтобы они остались. Рано или поздно репатриация должна произойти. Разумеется, при поддержке российского правительства». Пока, правда, репатриацией не пахнет: в Ингушетии, по данным того же УВКБ ООН, более 150 тысяч беженцев из Чечни. Из них 20 тысяч живет в палаточных лагерях. Лагеря пережили уже две зимы и, видимо, просуществуют еще долго. Люди в них уже не просто выживают -- они основательно устраивают свою жизнь.

Когда ооновский эскорт появляется в лагере беженцев, вокруг машин сразу собирается несколько десятков людей. «You are welcome», -- кричат они на ломаном английском. Группу российских журналистов, которых привезли в ингушские лагеря специалисты УВКБ, беженцы также принимают за иностранцев. Когда выясняется, что мы из Москвы, на лицах отражается разочарование.

-- И какая же ваша миссия? -- спрашивают уже без всякого интереса и драматизма. -- Информировать? Ну-ну... Вы уж сделайте там как-нибудь, чтобы это все прекратилось.

Что надо прекратить, в общем, понятно. Жить две зимы в брезентовых палатках, без денег, без всякой уверенности в будущем, на рисе и муке из гуманитарных пайков -- несладко. С другой стороны, так же ясно, что нельзя возвратить этих людей в их дома, потому что домов этих часто просто нет, а если и есть, там стреляют. Похоже, что 20 тысяч «временно перемещенных» поняли, что они здесь надолго. В январе прошлого года, когда шел штурм Грозного и выяснилось, что в палатках и железнодорожных вагонах придется переждать зиму, в лагерях остро пахло ужасом. Когда кончилась первая зима, возникло ощущение, что спаслись. Возвращаться тем не менее было нельзя, дальше ехать некуда -- и люди принялись понемногу устраиваться. Теперь закончилась вторая зима. Над лагерями унылое спокойствие. Живущие здесь люди никуда не собираются уходить. Теперь это их дом.

Дом -- это несколько сотен палаток. Главным образом в четырех лагерях под Слепцовской, на границе Чечни и Ингушетии. С осени помимо 8800 жителей обветшалого за два года лагеря «Спутник», развернутого в первые же дни войны, здесь разместили еще 10 тысяч человек. Они переехали из «железнодорожных» лагерей -- гигантского «Северного», который своим сюрреалистическим обликом приводил в состояние шока всех без исключения иностранных инспекторов, и состава из-под Карабулака.

Два лагеря развернуты УВКБ ООН, третий -- принцем Саудовской Аравии. «Чеченские» лагеря с засыпанными гравием дорожками и огородиками у палаток выглядят хоть и не шикарно, но куда лучше поселений ингушских беженцев из зоны осетино-ингушского конфликта -- этакой человеческой свалки в Майском, на границе Ингушетии и Пригородного района. Тем не менее жалобы со стороны беженцев не прекращаются ни на минуту. Монитор (наблюдатель) УВКБ Магомед говорит, что беженцы жалуются Красному Кресту на ООН, ООН -- на организацию «Люди в беде», журналистам -- на всех подряд.

-- Зайдите в палатку, они сразу начнут говорить, что у них нет ни куска хлеба, -- предлагает Магомед. -- Так уже бывало. Но достаточно отодвинуть полог -- там запасов на два месяца. А люди все равно жалуются, это особенность ситуации.

Все палатки отапливаются газом, в них установлена мебель. В одном из лагерей даже оборудована поликлиника. Прямо напротив нее тарахтит генератор Центра медицины катастроф Минздрава России: в передвижной флюорографической лаборатории идет обследование.

-- Все пройдут, -- уверенно говорит медсестра из Москвы. -- Тут даже списки не нужны -- кому охота сидеть с туберкулезом? Ведь для многих из них здесь это первая возможность пройти диспансеризацию за несколько лет.

Народ действительно стоит в очереди. В медпункте говорят, что туберкулезников много -- несколько десятков. Есть один «открытый» больной. Правда, что делать с пациентами дальше, в сущности никто не знает.

Вообще с медико-санитарными условиями дело обстоит неплохо. Есть большая баня, где чередуются мужские и женские дни. Правда, она расположена в одном из четырех лагерей, и иногда у соседей возникают проблемы с посещением. Медики в лагерных медпунктах принимают по 50--60 человек в день. Время от времени здесь даже случаются роды -- в «Спутнике» их принимают прямо на месте, рожениц из других лагерей отвозят в больницу в Карабулак. Фельдшер Тамуся Астамирова говорит, что рожать стали меньше -- год назад беременных было очень много: тогда торопились появиться на свет еще «довоенные» дети.

Дети сознательного возраста ходят вместе с журналистами. Бойкий мальчишка показывает вырытую экскаватором мусорную яму и говорит:

-- Видите? Такие есть в Чечне у солдат. Они там держат и боевиков, и обычных чеченцев. Мусор туда кидают, писают.

-- Ты сам видел?

-- Нет, братья рассказывали.

Остальные молча заглядывают в наши глаза. Их глаза чужие и настороженные. Особенно почему-то у девочек.

Дети учатся в школах. В «Спутнике» школы в палатках, в новых лагерях собраны аккуратные дощатые одноэтажные домики. В лагере «Амина» с 1 апреля в три смены идут занятия в старших классах средней школы.

-- У нас читаются все предметы школьной программы, кроме родного языка, -- говорит директор этой школы Башир Чураев. -- Некоторых учителей мы приглашаем из ингушских школ, зарплату полностью платят гуманитарные организации.

Старшеклассникам в этом смысле везет. Учителя начальных классов с начала апреля бастуют: их зарплату, которую раньше платило минобразования Ингушетии, теперь по инициативе Ахмада Кадырова перевели в бюджет Чечни. И получать ее можно только на территории республики. Учителя считают, что это один из способов выдавливания беженцев из Ингушетии в Чечню. Судя по большому количеству молодых людей в расцвете лет, которых сейчас в лагерях гораздо больше, чем прежде, получается скорее обратное: по-прежнему идут из Чечни.

-- Людям 18--25 лет там находиться опасно, -- доверительно говорит мне Адлан из «Спутника». -- Кому хочется, чтобы родственники нашли тебя со вспоротым животом, набитым соломой?

Обилие молодежи придает лагерю некоторые специфические черты. Здесь есть парикмахерская -- надо следить за внешностью, есть видеосалон -- надо как-то проводить время, есть курсы кройки и шитья. Под приглашением освоить профессию приписка: «Не знающим таблицы умножения не обращаться». В «Спутнике» есть даже тренажерный зал с двумя штангами, гантелями и специальными лежаками и секция вольной борьбы, оборудованная за счет ЮНИСЕФ. В секции две группы -- младшая, из школьников, и старшая. Молодые люди призывного возраста ежедневно кидают здесь друг друга на маты под руководством тренера Умара. Все они в отличной физической форме.

-- Лучше уж заниматься спортом, чем бездельничать, -- говорит Умар. -- Спорт в нашей жизни -- все. Кое-кто из ребят уже участвовал в первенстве Ингушетии, мы взяли несколько призовых мест. Надеемся участвовать и в общероссийских соревнованиях.

Правда, молодежь не везде имеет такой полезный досуг. Например, в спонтанном поселении на окраине Карабулака, где 2000 человек живут в переоборудованных коровниках, никаких секций нет. Парни целыми днями лежат в своих комнатушках и слушают песни чеченского сопротивления. Другие с утра до ночи стучат на площадке волейбольным мячом.

-- Тут нечего делать, -- говорит один из них, Иса. За его спиной десяток приятелей. Я разговариваю с ними и почти чувствую, как концентрируется ненависть в пристальных глазах моих собеседников. -- Сам знаешь, на посту дашь полтинник -- и не шмонают. Но где деньги брать? Работы нет. Здесь в городе -- ингуши. Сюда они приходить не смеют, а в городе может и драка случиться. Наверное, лучше воевать уйти.

-- Есть такие, кто уже ушел?

-- Конечно, есть.