В 1996 году "Иностранная литература" предприняла первую попытку возобновить выпуск закрывшегося в 1991 книжного приложения. Среди шести вышедших тогда покет-буков оказался роман Тома Вулфа "Электропрохладительный кислотный тест", "лучшая книга о хиппи", как расценили ее когда-то в "Нью-Йорк таймс". Впрочем, это был не столько роман, сколько документальный рассказ о странствованиях по Америке автобуса Веселых Проказников во главе с бунтарским гуру, писателем Кеном Кизи. Документ и репортаж Вулф считал базовой основой художественного повествования, принципиально расходясь с теми из своих коллег, кто видел в литературном творчестве лишь игру со стилями, сюжетами и смыслами. В 70-х Вулф поставил своей целью написать роман о современном мегаполисе -- не об отвлеченном Городе, в котором живут абстрактные Иксы и Игреки, а о конкретном Нью-Йорке конца ХХ века со всеми актуальными именно для этого времени и места проблемами. И в 1984 году "Костры амбиций" (оригинальное название, The Bonfire of the Vanities, недвусмысленно намекает на Vanity Fair -- "Ярмарку тщеславия" Теккерея) начинают, в полном соответствии с провозглашенной Вулфом концепцией "нового журнализма", печататься в журнале Rolling Stone отрывками (два раза в месяц) с продолжением; отдельным изданием роман вышел в 1987-м.

Показательна история русского текста этой книги. Роман о Нью-Йорке начала 80-х мог бы служить прекрасной иллюстрацией тезисов советской пропаганды о "городе контрастов" и "углубляющемся кризисе мирового капитализма": богатые становятся непристойно богатыми, бедные окончательно нищают, бандиты грабят мирных граждан прямо в метро, а целые городские микрорайоны превращаются в рассадники преступности. Однако публикация перевода книги, появившейся в самом начале реальной перестройки (в 1987-м процесс как раз активно пошел), пришлась аккурат на ее финал. Роман был напечатан (в переводе Инны Бернштейн и Владимира Бошняка) в осенних номерах "ИЛ" 1991 года, в тот самый момент, когда свеженазначенное гайдаровское правительство приступало к разработке планов "шоковой терапии", после проведения которой Россия через полгода (ну максимум через год) должна была преодолеть экономический кризис, чтобы затем на всех парах помчаться по магистральному пути развития человечества к своему рыночному счастью. Внимательное чтение "Костров амбиций" могло бы поколебать сложившийся тогда романтический образ Америки как воплощенного земного рая, однако в то время значительно более актуальными казались "Архипелаг ГУЛАГ" и "Иного не дано".

Нынешнее издание романа, во вновь возобновленном книжном приложении "ИЛ" ("Иностранка" совместно с "Б.С.Г.-Пресс"), попадает в совершенно иной контекст. Десять лет назад Нью-Йорк -- со всемогущими инвестиционно-банковскими фирмами (где в минуту делаются миллионы) и их брокерами (молодыми "Властителями Вселенной"), которые живут в тринадцатикомнатных апартаментах на Парк-авеню, но боятся проехать на своем "Мерседесе" по еще недавно благополучному Бронксу (заселенному теперь безработными неграми и латиноамериканцами), -- был для среднего российского читателя столь же далек, как диккенсовский Лондон. А сейчас во многих реалиях этой книги мы узнаем даже не сегодняшнюю, а вчерашнюю (додефолтную) Москву -- вскормленный МММ и ГКО мифический "средний класс" исчез так же внезапно, как и появился; рассчитанные на него "суперэлитные" жилые комплексы второй год стоят незаселенными; "Мерседесы" томятся в пробках, со всех сторон зажатые "Жигулями"; и разве что иммигранты, в отличие от Нью-Йорка, концентрируются не столько по месту жительства, сколько по месту работы (азербайджанцы и вьетнамцы -- на рынках, украинцы и молдаване -- на стройках).

Впрочем, считать "Костры амбиций" романом прежде всего обличительным вовсе не следует. Вулф просто описывает мир таким, каким он на данный момент сложился, и главную задачу человека видит не в том, чтобы его изменить, а в том, чтобы делать правильный нравственный выбор в ежедневно возникающих проблемных ситуациях. Нарушение этого жизненного принципа чревато катастрофой (пусть и отложенной во времени), что Вулф показывает на примере своего главного героя, Шермана Мак-Коя, в юности -- бедного обитателя Гринич-Вилиджа, а затем -- преуспевающего дельца, в силу рокового стечения обстоятельств (и собственной моральной индифферентности) проходящего все круги социального падения.

Любопытно, что об авторской установке на "документальность" (которая часто -- к примеру, в том же "Электропрохладительном тесте" -- подразумевает хаотичность и бесструктурность) при чтении "Костров амбиций" можно забыть: больше тысячи страниц (уложенных в два томика) качественной прозы написано в формате увлекательного бестселлера. Жаль, что аналогичного по классу "документалиста" пока не дождалась Москва: интересно было бы почитать, как обитателя Рублевки, случайно заехавшего на своем джипе в Бирюлево и сбившего там беженца-таджика, требует осудить по всей строгости закона руководитель местного отделения КПРФ.

Не отходя от заявленного принципа "документальности", остановимся при обзоре свежего (апрельского) номера "ИЛ" лишь на публикациях "нон-фикшн". Эссе Артура Кестлера "Анатомия снобизма" (перевод Михаила Наумова) -- хотя и почти полувековой давности (1955), но посвящено вполне актуальной проблеме соотношения между двумя системами ценностей: личной (выработанной как результат собственного опыта индивида) и коллективной (принятой в той референтной группе, на которую индивид ориентируется). Проблема эта, с одной стороны, социальная (здесь наряду со снобизмом можно обсуждать также конформизм и престижность), а с другой -- отчасти философская (две абсолютно идентичные картины мы оценим по-разному, если будем твердо знать, какая из них -- подлинник, а какая -- копия). В современных (1998) хрониках француза Филиппа Мюрэ под названием "После Истории" (перевод Нины Кулиш) речь идет о новом этапе цивилизации, который характеризуется так называемой гиперфестивнотью (фетишизацией всевозможных празднеств) и переходом от переживания реальных событий к планомерному конструированию событий искусственных, иллюзорных (миллениум, футбольные чемпионаты и т.п.). А наиболее интересный материал этой части номера -- статья Ирины Адельгейм "На границе моря и письменного стола...", открывающая новую журнальную рубрику "Путешествие по книге". Книга называется "Волчий блокнот", а выпустил ее в 1998 году в Варшаве польский журналист Мариуш Вильк, несколько лет назад поселившийся (по собственной воле) не где-нибудь, а на Соловках. Поступок, который многие соотечественники автора расценили как своего рода эпатажную акцию, на самом деле стал результатом сугубо рационального выбора. В предпосланном книге эпиграфе автор поправляет хрестоматийную тютчевскую строфу, заменяя четвертую строчку ("В Россию можно только верить") собственным вариантом -- "Россию надо пережить". Объехав всю Россию, Вильк нашел место, где это могло получиться лучше всего: на Соловках обнаружились не только следы важнейших событий российской истории (что общеизвестно), но и действующая микромодель всей страны -- "есть и власть, и церковь, и культура в музее, маленький бизнес, и местная мафия, есть и больница, и музыкальная школа, и мясная ферма, и частные коровы, и лесоперерабатывающее предприятие, и небольшая фабрика по обработке агар-агара, есть милиция и СИЗО, правда, суд бывает редко, иногда прилетает". "И до космоса отсюда ближе, ибо не природа, а небо здесь диктует ритм..." Эту сильную и отрезвляющую книгу стоило бы рекомендовать для перевода, да вот только потенциальным издателям она обойдется недешево: авторские права уже проданы швейцарскому агенту.