В 1978 году таллинское издательство "Ээсти раамат" выпустило сборник "Эстонская молодая проза", в который вошли переведенные на русский повести и рассказы одиннадцати 30--40-летних писателей: одна из многочисленных национально-периферийных литератур СССР отчитывалась об успехах в работе с молодежью. Черный томик производил ошеломляющее по тем временам впечатление: эстетическая цензура, не допускавшая в московских изданиях каких-либо отклонений от жестких жанровых и стилистических канонов, в данном случае оказалась бессильна, и российский читатель с удивлением обнаружил, что его прибалтийские современники Арво Валтон, Тээт Каллас, Тоомас Винт, Мари Саат пишут странноватую, фантасмагорическую, ироническую и притчеобразную прозу, совсем не похожую на ту, что печаталась в популярных тогда толстых журналах.

Таким же (в смысле чужеродности) гостем выглядит на сегодняшнем книжном рынке выпущенный издательством "Иностранка" двухтомник "Новая японская проза", куда вошли повести и рассказы двадцати четырех (по преимуществу 40--50-летних) авторов. При этом с точки зрения эстетической ситуация оказывается зеркально противоположной: попав в контекст нынешней российской литературной вольницы, японские тексты воспринимаются как архаичные, пресноватые, лишенные драйва и провокации, на иглу которых наш "продвинутый" читатель успел крепко подсесть. Впрочем, у двухтомника (увидевшего свет благодаря финансовой поддержке Japan Foundation) есть по меньшей мере два бесспорных плюса. Это, во-первых, работа художников Андрея Бондаренко и Дмитрия Черногаева, которые оформили роскошное по замыслу издание в максимально аскетическом стиле, спрятав черную и серую книжки в подчеркнуто скромный футляр из тонкого упаковочного картона. И, во-вторых, продуманная концептуальная идея составителей (Мицуеси Нумано и Григорий Чхартишвили), выстроивших два томика строго симметрично: в книжке под названием "Он" собраны 12 авторов-мужчин, а в книжке "Она" -- соответственно 12 женщин (а прозе в каждом из томиков отведено ровно по 512 страниц).

Мицуеси Нумано, стремившийся сломать стереотипные представления русских о японцах, рассчитывал назвать отдельные тома этого издания по-другому: "Не только самураи" и "Не только гейши". И хотя его российским коллегой предложение было отвергнуто, "Новая японская проза" действительно заставляет взглянуть на современную Японию иначе: место самурая, во всяком случае, занимает рефлектирующий "маленький человек", а его сюжетным партнером и оппонентом становится некий "пришелец извне" -- будь то русский шпион Павел Кукин (Нацуки Икэдзава), профессор-инопланетянин Норимаки Сэмбэй (Гэнъитиро Такахаси) или падший ангел Дельфин Сунагава (Масахико Симада). Девять переводчиков работали над текстами, и больше других потрудились Галина Дуткина, Елена Дьяконова и Дмитрий Рагозин, причем в соответствии (а может, в противоречии?) с гендерной корректностью Рагозин переводил только авторов-мужчин, а Дуткина и Дьяконова (с единичными исключениями) -- женщин.

Для любителей же эстетических экспериментов настоящим праздником стал выход в питерском "Симпозиуме" двух первых томов из трехтомника француза Раймона Кено. Два знаменитых текста из первого тома -- "Упражнения в стиле" и "Зази в метро" -- уже выходили в начале 90-х в переводе Майи Голованивской. "Упражнения в стиле" (короткая, из двух абзацев, история, переписанная автором 99 раз в самых разнообразных вариантах) адекватному переводу не поддаются в принципе, и можно лишь соревноваться в успешности их приблизительного переложения. Валерий Кислов в новой версии, по-моему, уступает Голованивской как в лексической изобретательности, так и в чувстве юмора. Зато Л. Цивьян в новом варианте "Зази" с первой же страницы радует удачными находками (одеколон "Топтун" от Дристиана Киора).

Раймон Кено, как выясняется, не только дедушка пса Барбоса и кавказской пленницы (экранизацию Луи Маля "Зази в метро" 1960 года Леонид Гайдай, похоже, смотрел очень и очень внимательно), но и отец родной модного ныне "гипертекста" ("Сказка на ваш вкус" 1967 года -- лаконичная и ироничная предшественница позднейших ветвящихся повествований Кальвино и Павича). А доклад 1964 года под названием "Потенциальная литература" следует рекомендовать в качестве обязательного теоретического материала для желающих заняться сочинительством: они найдут здесь весьма оригинальные "подпорки вдохновению или, в некотором смысле, помощь в творчестве". Творчество для Кено -- это, с одной стороны, кропотливая и точно выверенная работа, а с другой -- увлекательная и веселая игра. Свидетельством тому второй том, полностью составленный из произведений вымышленной ирландской писательницы Салли Мара. "Интимный дневник" в переводе Валерия Кислова публикуется впервые, а вот роман о дублинском восстании 1916 года "С ними по-хорошему нельзя" уже появлялся четыре года назад в "Иностранной литературе", хотя "Симпозиум" об этом и умалчивает, заменяя на титульном листе год переводческого "копирайта" с 1997-го на более свежий, 2001-й. Впрочем, это вполне объяснимо, если пользоваться терминами столь любимой Кено "патафизики" -- "науки о воображаемых решениях, которая символически предоставляет очертаниям свойства предметов, описанных их виртуальностью" (определение Альфреда Жарри).

Контрастом же к искрящемуся и фонтанирующему весельем Кено пусть послужит мрачный и ядовитый "Каталог Латура" (1996) норвежца Николая Фробениуса (перевод Любови Горлиной) -- роман, который английские и французские издатели (а вслед за ними и питерская "Азбука") сопроводили подзаголовком "Лакей маркиза де Сада". Главный персонаж романа Латур -- патологическое существо, лишенное чувства боли, а вдохновляющим прообразом для автора (как сразу подметили критики) послужил "Парфюмер" Патрика Зюскинда. "Азбука" не прошла мимо такого эффектного сходства, и любимый нашим массовым читателем "Парфюмер" стал "паровозом" в новой серии Bibliotheca Stylorum, где должны появляться, согласно издательской аннотации, "бестселлеры зарубежных литераторов интеллектуальной прозы". Третьим "литератором интеллектуальной прозы" стал здесь испанец Артуро Перес-Реверте, чей роман "Фламандская доска" (1990) по-русски вышел еще в 1997-м в издательстве "Новости" (перевод Натальи Кирилловой), но по-настоящему будет замечен, вероятно, именно в этой серии "Азбуки". Ведь все дело в волшебных пузырьках, то бишь в правильных рекламных слоганах: если "Фробениус -- это новый Зюскинд", то "Перес-Реверте -- новый Умберто Эко".

И еще к вопросу о прообразах и первоисточниках. Питерская "Амфора" переиздала в научно-популярной серии "Эврика" впервые вышедший еще в 1984-м перевод книги четырех американских востоковедов "В преддверии философии. Духовные искания древнего человека" (1967). Переводчиком же на титульном листе значится не кто иная, как Т.Н. Толстая, в далеком 1984-м еще и не принимавшаяся за эпическую "Кысь". Уместно вспомнить, что титульные листы первых переводов Кастанеды десятилетней давности украшало имя тогда еще никому не известного редактора В. Пелевина. Добавив к этому, что и творчество Бориса Акунина корнями уходит в редакторско-переводческую деятельность своего прародителя, мы поймем, что у истоков нынешних российских бестселлеров лежит, по сути, вся мировая культура: мифология древних Египта и Месопотамии, эзотерические учения индейцев яки, японская самурайская этика... И ряд этот открыт для продолжения.