Пятый том "Собрания сочинений русского периода" Владимира Набокова интересен двояко. Тут представлен наиболее «темный» этап пути писателя. Повесть "Волшебник" осталась ненапечатанной (годы спустя из нее вырастет "Лолита"). Не воплотился чрезвычайно важный замысел второй части "Дара" (материалом для приблизительной реконструкции этой книги служат ее "осколки" -- рассказы Solus Rex и Ultima Thule, связующие прозу Сирина с английскими романами Набокова Bend Sinister и "Бледное пламя"). "Тень, бросаемая дурой-историей", меняет строй рассказов, стихов, пьес, что становятся все более мрачными и нервными.

Поиски "новой манеры" знаменуют духовный кризис, связанный с переживанием "гибели Европы", торжеством нацизма и большевизма. В том включен коллективный литераторский "Протест против вторжения в Финляндию" -- Набоков, принципиально не подписывавший ничего, что не писал сам, здесь нарушил свое правило, что ясно говорит о его умонастроениях рубежа 30--40-х годов. Он не знал тогда, что триумф зла окажется временным. Не знал и собственного будущего -- в итоге счастливого. (Настолько, насколько счастливой может быть участь изгнанника.) Знал Набоков одно: кончается "эон", впереди нечто непредсказуемое, требующее новой жизнетворческой стратегии. Понятно, что переход от "русского Сирина" к "английскому Набокову" не мог быть легким. Значимость новой книги в том, что нам явлена специфика этого движения, его логика и противоречия, сочетание "объективных" и "субъективных", политических, идейных, литературных факторов, обусловивших "чудесное превращение".

Здесь велика роль вступительной статьи Александра Долинина, венчающей его -- разверстанную на пять томов «Собрания» -- монографию "Истинная жизнь писателя Сирина". Начиная со второго тома, название сопровождается конкретизирующими подзаголовками: "Первые романы", "От "Соглядатая" к "Отчаянью", "Две вершины -- "Дар" и "Приглашение на казнь" и, наконец, "После "Дара". Долинин верен любимой мысли автора "Истинной жизни Себастьяна Найта" (первый английский роман Набокова): истинная жизнь писателя -- его книги. Но подробный филигранный (и захватывающий) анализ набоковских творений не мешает, а помогает работе по освобождению биографии от прилипчивых мифов, по большей части восходящих к самому Набокову. Особенно важна статья первого тома, корректирующая легенды о набоковском литературном одиночестве, полной самостоятельности, аполитизме и т.п. Ее эффектно дополняют страницы пятого тома о "Сирине после Сирина" -- поэтической мифологии "Других берегов".

Победа Долинина несомненна, но условием ее стал сам проект питерского издательства "Симпозиум", начавшийся в 1999 (юбилейном) году. Пятый том позволяет оценить "целое". "Сиринскому" своду предшествовало пятитомное "Собрание сочинений американского периода" (1997--1999), призванное в первую очередь суммировать тексты (к примеру, до него не переводился роман "Смотри на арлекинов!"; любопытным, хоть и рискованным экспериментом стали русские переводы "Смеха в темноте" -- английской версии "Камеры обскуры" -- и английской автобиографии "Память говори", сложно соотнесенной с "Другими берегами"). Хотя в русском собрании есть новооткрытые тексты, а также не переиздававшиеся переводы роллановского "Кола Брюньона" ("Николка Персик") и кэрролловской "Алисы..." ("Аня в стране чудес"), главной целью издания (составитель -- Наталья Артеменко-Толстая) была не актуализация раритетов, а "историзация" Набокова-Сирина, демонстрация динамики его творчества.

Для выполнения этой задачи потребовались хронологическая композиция (1-й том -- 1918--1925; 2-й -- 1926--1930; 3-й -- 1930--1934; 4-й -- 1935--1937; 5-й, включающий русские вещи "англоязычной эпохи", -- 1938--1977) и "расчленение" труда Долинина. (Хотелось бы увидеть его и в отдельном издании, вкупе с другими статьями автора, в том числе об "английском" Набокове.) Результат впечатляет -- Сиринъ вырвался из тенет "набоковского мифа". Удача во многом обусловлена работой десяти комментаторов, стремящихся "слышать" друг друга, учитывать достижения коллег (к счастью, в «Собрании» почти не приметны родимые пятна литературоведческого "сектантства" и взаимной ревности), в целом ориентированных на мелодию долининской мини-монографии и помнящих об интересах умного читателя. Не теряя в "научности" (академический Набоков -- дело далекого будущего), «Собрание» к такому читателю (необязательно специалисту) и повернуто.

Правда, без ложки дегтя не обойдешься. Выдержать хронологический принцип до конца невозможно (иначе ряд текстов пришлось бы печатать параллельно, что не порадовало бы ни полиграфистов, ни читателей). Внутри томов принято жанровое деление (романы, рассказы, стихи и т.п.), а уж внутри жанровых разделов вновь господствует хронология. В жертву принесены авторские сборники стихов и рассказов. Это не страшно: "динамичное" новое издание не отменяет прежних, блюдущих "последнюю авторскую волю". Вопрос в другом: если уж структура сборников разрушена, то к чему о ней напоминать, разделяя в рамках одного тома тексты из "Возвращения Чорба", "Соглядатая" и те, что Набоков в сборники не включал? Нас интересует эволюция -- стало быть, место "Адмиралтейской иглы", "Королька" и "Круга" между "Хватом" и "Оповещением", а не после "Красавицы" (указать же, что три первых рассказа вошли в "Весну в Фиальте", а три последних -- в "Соглядатая", должно в комментарии). То же относится и к стихам. Балансирование между "хронологией" и "сборниками" сбивает с толку. Кроме того, огорчает отсутствие алфавитного указателя, столь необходимого именно при хронологическом построении «Собрания»: никто, кроме набоковедов, не обязан помнить, что рассказ "Облако, озеро, башня" датируется 1937 годом (4-й том), а "Истребление тиранов" -- 1938 (том 5-й)!

Первопроходческое издание не может быть идеальным. Плюсы "набоковского проекта" важнее его минусов. Читатель встретился с "живым Сириным", а филологи и издатели получили важный урок. Кажется, ни один классик ХХ века еще не издан с таким тщанием, артистизмом и, повторюсь, таким вниманием к просвещенному ценителю словесности, как Набоков-Сиринъ. Но и с веком XIX все непросто. Наши «Собрания сочинений» делятся на академические (обращенные прежде всего к специалистам), никакие (перепечатки прежде выверенных текстов) и "промежуточные" (с лучшим или худшим предисловием и, как правило, минимализированным аппаратом). Исключения, попытки встроить автора в контекст эпохи, раскрыть специфику его эволюционирующей поэтики, эксперименты с композицией крайне редки. Меж тем "истинные жизни" писателей Гоголя, Гончарова или Тургенева не менее загадочны и ярки, чем "истинная жизнь писателя Сирина". Нашлись бы только исполнители, стоящие вровень с Александром Долининым и его коллегами.