После этой премьеры Андрей Житинкин может смело называть себя непонятым художником. Он собирался угостить публику зрелищем пряным и томительным, шокирующим и завораживающим, полным адской страсти и прекрасным как грех. Женщинам надлежало леденеть от ужаса, мужчинам трепетать от вожделения, пуританам исходить в бессильной злобе, а интеллектуалам отыскивать в мелодраматическом тексте философский подтекст. Но женщины скучали, мужчины зевали, пуритане недоумевали, а интеллектуалы ничего не нашли. Публика не поняла художника. Ее единственной реакцией был равнодушный смех -- в самых неподходящих местах.

Дилогия Франка Ведекинда -- «Дух земли» (1895) и «Ящик Пандоры» (1904) -- типичный продукт первой сексуальной революции, предвосхитившей, так же как и вторая сексуальная революция, социальные катаклизмы. В порыве тотального раскрепощения женщины-суфражистки сбрасывали оковы брака и семьи, а мужчины-гедонисты теряли остатки совести. Пришла проблема пола, румяная Фефела, и наводнила сцену трепещущей чувственностью, роковыми страстями и фрейдистскими комплексами. И кому, как не героине ведекиндовской дилогии, было стать символом этого времени.

Лулу -- неукротимая стихия, дух и соль земли, воплощение пола как такового, не тронутого культурой и моралью. Она действует, подчиняясь голосу инстинкта, и соблазняет, даже не желая соблазнять. Она жрица собственной плоти, без устали обожествляемой окружающими -- мужчинами, мальчиками, стариками, женщинами (в общем всем, что двигается). Ей неведомы угрызения совести и незнаком страх. Она сеет вокруг себя смерть (всякий, кто познал ее, рано или поздно погибает), но и сама она, поначалу купавшаяся в роскоши, а в финале упавшая на самое дно, гибнет от рук сексуального маньяка. Жалкая каморка, в которой Лулу торгует собой, превращается, по мысли автора, в алтарь порочной чувственности. Жрица становится жертвой.

Самый бессмысленный упрек, который можно предъявить Ведекинду (а также Михаилу Арцыбашеву, Артуру Шницлеру и прочим апостолам первой сексуальной революции), -- это упрек в пошлости. Потому что пошлость есть составная часть подобного искусства. Это поняла в свое время Светлана Врагова, поставившая в своем театре с программным названием «Модерн», «Катерину Ивановну» Леонида Андреева. Здесь все (от игры актеров до декораций) было пронизано гибельным надрывом и слащавой красивостью «Сецессиона», но все работало. Это была отрефлексированная пошлость, то есть стилизация. Попытка найти невозможному в сегодняшней эстетической ситуации тексту единственно возможный сценический эквивалент.

С Житинкиным случилась совсем другая история. Он решил не стилизовать, а модернизировать -- совместить томительную пошлость вековой давности с агрессивной пошлостью сегодняшней антрепризы. Он отряхнул с Ведекинда пыль, подредактировал и подсократил обе пьесы и запузырил их в один вечер. И тут случилась незадача. Из короля китча Житинкин превратился в его раба. В Театре на Малой Бронной дилогия Ведекинда напоминает виниловую пластинку, поставленную на 78 оборотов. Рассказанные в бодром темпе душераздирающие перипетии сюжета превращаются в набор анекдотов на тему «вернулся муж из командировки». Клюнув на привычную наживку, зритель настраивается на комедию положений, но в скором времени смекает, что для комедии это затянуто, что жанр здесь другой, но какой непонятно, и добродушный смех переходит в злобное хихиканье.

Как корове седло, идут ведекиндовскому тексту декорации и наряды вырви-глаз, придуманные Андреем Шаровым. Для рекламного ролика или плаката эти люминесцентные цвета, может, и сгодились бы, но для декадентской драмы... И вовсе лишними в ошеломительном калейдоскопе адюльтеров выглядят придуманные Житинкиным ангелы-санитары, прячущие очередную жертву героини в выдвижные, прозрачные ящики какого-то суперсовременного морга. Сии бессловесные персонажи, по всей видимости, несут какую-то важную философскую нагрузку. Но извлекать философию из анекдотов про адюльтер -- занятие малопродуктивное.

И совсем печальная история случилась с приглашенной на роль Лулу из Театра сатиры изумительной красавицей Аленой Яковлевой. Уж, казалось бы, ей, по сей день играющей заглавную роль в упомянутой «Катерине Ивановне», и карты в руки. Материал, так сказать, знакомый. Знай себе испускай эротические токи. Но атмосфера враговского спектакля способствовала исполнению этой не такой уж, заметим, простой задачи, атмосфера житинкиновской «Лулу» всячески противоречит. Из весьма убедительной famme fatale Алена Яковлева превращается в банальную профурсетку. Вместо шокирующей красоты глуповатая миловидность, вместо рокового взгляда наивное выражение лица, вместо эротических придыханий базарные интонации. Эту неопытную ночную бабочку, приехавшую на заработок в столицу откуда-то из Мытищ, хочется пожалеть и отдать на перевоспитание.

Подобный коктейль из несовместимых друг с другом пошлостей не только критик, но даже так называемый простой зритель (по Житинкину, высший театральный судия) осилить не в состоянии. Тут нужен особый потребитель -- всеядный и чрезвычайно продвинутый. Таковые пока что на свет не народились. И тут худруку известного театра самое время вспомнить, что любовь публики -- это награда для грубых ремесленников, а непонимание -- удел гениев.