Свои колокола, своя отметина

Жил-был немец. Звали его Инго Шульце. Решил он поехать в загадочную Россию (город Санкт-Петербург), чтобы тамошнюю жизнь изнутри понаблюдать и все в свою книжку записать. Ан не получается: всякий абориген сразу в нем чужестранца заезжего распознает и в руки не дается. Пошел тогда Шульце в библиотеку российскую и стал чужие книжки читать. Хорошие книжки оказались. Пушкин, Чехов, Хармс. А особо ему по душе Владимир Сорокин пришелся. "Вот она какая, настоящая жизнь здешняя, -- подумал Шульце, -- теперь я все в ней понимаю и за свою книжку взяться могу". Залег он на печи изразцовой в номере "Астории" и записывать начал. В окошко поглядел, потом в Сорокина, потом опять в окошко, потом в Пушкина -- и готов рассказик. Сочинил Шульце таких рассказиков тридцать штук и для ровного счета еще три, поехал до родного городу Берлину и опубликовал там "33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере". Про все как есть написал: и про мафию злую, что мочит всех направо-налево, и про женщин несчастных, что в очередях за яйцами томятся, и про девушек невинных, которых в саунах порочных до косточек обгладывают кровожадно. Перевели эту книжку быстро с немецкого на разные другие языки и даже в заморском "Нью-Йоркере" фрагменты опубликовали. А теперь и мы сами про себя почитать можем: А.Г. Березина все мгновения на русский переложила, а издательство имени Н.И. Новикова из того самого Санкт-Петербурга в двух тысячах экземпляров их напечатало. Всего, стало быть, 66 тыс. вышло. И у каждого свой резон.

В отличие от молодого немца Инго Шульце, недавно скончавшийся поляк Густав Херлинг-Грудзинский в России последний раз был шестьдесят лет назад: в самом начале второй мировой он попал в советский лагерь, описанный им затем в книге "Иной мир". Зато десять лет назад к Херлингу-Грудзинскому в Неаполь заехал его старый российский коллега Игорь Гоголев, филолог, бывший специалист по Прусту и Итало Свево, ставший в годы перестройки вице-президентом совместного предприятия по выпуску отечественных презервативов революционной марки "Инесса". Мечтой президента фирмы Пэта Макферсона была настоящая русская охота на медведя; чтобы угодить начальнику, Гоголев приобрел по случаю списанного дрессированного Мишу и выпустил его в переделкинской рощице прямо под американское ружье. Случилось в этот момент проезжать мимо на велосипеде девушке-почтальону; увидела та медведя, напугалась -- и бежать. Косолапый же вспомнил цирковые навыки, подобрал велосипед и нажал на педали. Макферсона в итоге хватил инфаркт, и прустовед Гоголев стал полновластным хозяином перспективной фирмы.

Рассказ-дивертисмент "Русский медведь" завершает вышедшую в 1997-м книгу Херлинга-Грудзинского "Горячее дыхание пустыни", в которую вошли еще десять невыдуманных рассказов, повествующих уже не о России, а об Италии, ставшей для автора второй родиной. Этот сборник, переведенный Ириной Адельгейм, издательство МИК выпустило под одной обложкой с предпоследней повестью Херлинга-Грудзинского "Белая ночь любви". Композиционный ход оказался удачным: наглядно видно, как эссеистика на важные для автора темы (Венеция, старость и болезнь, естественная и насильственная смерть) трансплантируется в художественную ткань повести.

Летняя ночь в Красном Тереме

"Дама из Санкт-Петербурга" -- так называется мистическая новелла бельгийца Томаса Оуэна из его сборника "Дагиды", выпущенного издательством "Языки русской культуры" (перевод Евгения Головина); видно, северная русская столица действительно представляется европейцам чем-то запредельно-таинственным. Сборник Оуэна вышел в серии "Коллекция "Гарфанг". Литература беспокойного присутствия" одновременно с "Точной формулой кошмара" француза Жана Рэ (Андрей Хорев перевел повесть "Мальпертюи", а Головин -- рассказы) и "Духовидцем" Фридриха Шиллера (перевод Риты Райт), дописанным Гансом Гейнцем Эверсом (перевод того же Головина, который и ведет всю "Коллекцию" -- серию "черной, фантастической, зловещей беллетристики"). Все эти инфернальные тексты можно воспринимать и как триллеры для щекотания нервов, и как манифестацию параллельных -- иррациональных и непознаваемых -- миров. Сновидческая атмосфера царит и в "Космосе" Витольда Гомбровича (перевод Сергея Макарцева), последнем (1965) романе классика польской литературы. Герой "Космоса" мучительно старается выстроить в единое логическое целое разнородные фрагменты абсурдной реальности (повешенный в лесу воробей, кривые губы хозяйки пансионата в Закопане, стрелка на потолке комнаты) -- по аналогии со звездным небом, на котором наши далекие предки умудрились распознать всяких Стрельцов, Козерогов и Медведиц. "Космос" питерская "Амфора" выпустила в серии "Славянский шкаф" одновременно с новым переводом знаменитого романа Гомбровича "Фердидурке" (здесь Макарцеву помогал Ю. Беляев). А в другой серии "Амфоры" -- "Личная библиотека Борхеса" -- вышел плод труда 33 переводчиков и основополагающий для всей "онирологической" литературы сборник "Книга сновидений". Книгу эту Борхес составил более чем из ста отрывков и коротких текстов о снах из самых разнообразных источников -- от "Сказания о Гильгамеше" до собственных новелл.

Переводческие бенефисы

Молодого, но уже более чем авторитетного Владимира Бабкова можно поздравить: один за другим вышли сразу три книжных издания переведенных им романов. Два из них уже печатались в "ИЛ" ("Дом доктора Ди" Питера Акройда и "Последние распоряжения" Грэма Свифта), а вот "Имена" Дона Делилло по-русски появились впервые. Семейная линия (работающий в Афинах американец летает по делам службы на Ближний Восток и в Азию, а его жена и сын живут на одном из греческих островов), вначале заявленная в "Именах" как основная, постепенно вытесняется линией мистической (герой нападает на след загадочной секты, совершающей ритуальные убийства, причем инициалы жертв совпадают с первыми буквами названий мест, где эти убийства происходят). Романы Делилло и Свифта (Букеровская премия 1996 года) выпустило издательство "Независимая газета" в серии "Беллетристика", а "Дом доктора Ди" вышел в серии "Иллюминатор" издательства "Иностранка", которое под конец года "выстрелило" залпом сразу из четырех книжек (Акройд, "Бедные-несчастные" Аласдера Грея, "Дом на краю света" Майкла Каннингема и "Билли Батгейт" Эдгара Л. Доктороу).

Еще одно переводческое событие минувшей осени -- выход в свет в питерской "Алетейе" двухтомной антологии "Польские поэты ХХ века". Издание это с полным правом можно считать авторским: все тексты девяноста поэтов (от Леопольда Стаффа до Яцека Подсядло) переведены Натальей Астафьевой и Владимиром Британишским. Двухтомник поспел аккурат к Франкфуртской ярмарке, где гордо (хотя и жаль, что в единственном числе) представлял российское книгоиздание на польском стенде, который в этом году был во Франкфурте центральным.

P.S. Некоторая конспективность второй половины сегодняшней колонки объясняется желанием упомянуть побольше книжек до нового года (века, тысячелетия). Он у дверей, а рука на кнопке. И не спрашивайте, по ком джингл беллс.