В начале этого сезона "Золотая маска" при поддержке Альфа-банка приступила к осуществлению специальной программы "Лучшие спектакли театров-лауреатов в городах России". В условиях кризиса гастрольной деятельности программа эта оказалась как нельзя кстати. В Москву интересные провинциальные спектакли изредка приезжают и помимо «Золотой маски», но сама провинция явно обделена. В лучшем случае ее радуют своим искусством представители так называемого театрального чеса. Первый выезд лауреатов состоялся в сентябре. Тогда в Петербург отправились московский «Сатирикон» со спектаклями «Квартет» и «Контрабас», екатеринбургские «Провинциальные танцы» с «Кленовым садом» и «Свадебкой» и дважды лауреат премии, автор уже ставших знаменитыми моноспектаклей, в которых он рассуждает о себе и своих зачастую интимных переживаниях Евгений Гришковец. В октябре показ спектаклей-лауреатов «Золотой маски» состоялся в Иркутске (он был приурочен к 150-летию старейшего в России Иркутского драматического театра). С участником обоих выездных фестивалей Евгением ГРИШКОВЦОМ беседует Марина ДАВЫДОВА.

-- Вы поехали в Иркутск как лучшие из лучших?

-- Скорее как самые недорогие -- балет Евгения Панфилова, семейный театр "Тень" и я. То есть это было довольно камерное мероприятие.

-- И, насколько я понимаю, без звезд. Зрителей-то собрать удалось. Для Иркутска "Золотая маска" -- это товарный знак?

-- Ну, конечно. Там довольно много людей, которые стараются следить за событиями театральной жизни, но что можно узнать из рецензии или короткого телесюжета.

-- То есть Иркутск, по-твоему, входит в число театральных городов?

-- В известном смысле -- да. Там все-таки был Вампилов, и теперь все кому не лень написали о нем книжки и воспоминания. Там есть Театр музыкальной комедии, ТЮЗ, Театр-студия пантомимы, наконец, потрясающий драматический театр. Точнее, совершенно потрясающее здание, которое отреставрировано и оборудовано так, как ни один театр в Москве. Идешь по Иркутску, который уже в начале октября засыпан снегом, мрачно, холодно, мокрый снег, и вдруг посреди города видишь -- не дом даже, а какой-то фрегат невероятной красоты, освещенный со всех сторон. Для желтых фрагментов стены -- желтая подсветка, для белых -- белая. Говорят, что на его реконструкцию потратили около 35 млн долларов. Впрочем, собственно театральная жизнь в Иркутске не такая активная, как, скажем, в Новосибирске. Очень чувствуется оторванность от Москвы. Не культурная, а самая простая -- географическая.

-- И как вас там принимали?

-- Публика была очень разная. Женщины с высокими прическами и внучатами, которых они парадно одели, завзятые театралы, случайные зрители, конечно. И поначалу мы прорывались сквозь недоумение. Особенно "Тень". Вроде бы театр для детей, а все так спокойно, непафосно. Но потом был полный успех. А со мной вообще случилась странная история. Спектакль шел почти без смеха -- особенно по сравнению с Москвой и Питером -- и был многими зрителями воспринят как какой-то жизненный манифест. И аплодировали мне не как артисту, а скоре как оратору, который заявил что-то важное про их жизнь. Это было похоже на ситуацию беседы на кухне. Причем многие посчитали спектакль совершенно безысходным, хотя в Москве его никогда никто так не воспринимал. Для многих же то существование на сцене, которое я предлагал, было просто шоком.

-- То есть шок состоял в том, что они отказывались принимать эту реальность как театральную?

-- Да. Для них это было не художественное произведение, а поступок. Как будто я бросился и спас из-под колес ребенка. И все сказали: "Молодец!"

-- Ты отнес это за счет их нерафинированности и непонимания каких-то театральных деталей? Или просто фактура твоего произведения очень сильно совпала с реалиями их жизни?

-- И то и другое. Но думаю, первое в большей степени. В Москве театр является важной частью жизни города. Даже для людей, которые в него не ходят. А там -- нет. Когда я говорю со сцены, что от Москвы до Байкала гораздо дальше, чем от Москвы до Африки, зрители не смеются, а затихают. Потому что для них это совсем не абстрактное высказывание. Думаю, каждый из них сразу вспоминает это странное ощущение, когда летишь, летишь над Сибирью, под тобой пустой земной шар, и вдруг ты видишь какие-то трубы, провода, и стоит город. А потом опять пустота.

Ощущение затерянности в русских просторах трудно объяснить тому, кто его ни разу не испытывал. Когда я играл в Лондоне, меня в интервью часто спрашивали: "Акция, в которой вы принимаете участие, называется East go West, а что значат для вас эти слова?" И я отвечал, что не могу рассуждать на эту тему. Что это в Англии башни Кремля или Василий Блаженный -- Восток. А для меня они всегда были на Западе. Потому что я родился и вырос в Кемерове, который по сравнению с Москвой самый настоящий Восток. А чтобы до Иркутска добраться, надо еще восточнее ехать.

-- Так ты себя комфортно ощущал с этой аудиторией или нет?

-- По правде говоря, я немного устал от такого градуса восприятия. Лучше все-таки играть в столице. Ведь в спектакле очень тонкая дистанция между мной и персонажем, а там она совсем не читается. Там просто оценивают мои человеческие качества. Вместе с тем я бесконечно рад, что мне удалось все это пережить. Там я понял, что нельзя, находясь в Иркутске или Вологде, сидеть в автобусе и по-туристски наблюдать за жизнью. Рассматривать людей как типы. Нужно ощутить постыдность этого движения. Я не знаю, как себя вести. Но точно -- не так. Если будет возможность туда ездить, я буду это делать. Только без миссионерского пафоса.

-- Но разве миссионерского пафоса не было у самой "Золотой маски"? Какой же тогда был?

-- Просто сделать фестиваль менее виртуальным для страны.

Москва говорит, хорошо бы нам узнать, что происходит в Новосибирске или Воронеже. И она узнает -- так или иначе. Но зато Новосибирск совершенно не знает, что происходит в Воронеже. И наоборот. У "Маски" есть желание что-то с этим сделать. И оно совпадает с моим собственным желанием. Я ведь раньше не ездил по стране с гастролями. Это фактически был мой первый выезд. Надеюсь -- не последний.