Снимки Аркадия Шайхета знают все: не столько потому, что это классика отечественной фотографии, сколько потому, что они были символами социализма. Его рабочие, колхозницы, воины и спортсмены -- воплощение торжества социалистических идей, без всякого ехидства и задних мыслей демонстрирующие высшие достижения советской республики, ее цветущее народное хозяйство и созидательный пафос. В этом качестве снимки были признаны современниками и осуждены потомками. Шайхета сегодня подозревают в неискренности, его стремление к «лакировке» действительности кажется проистекающим не то из страха, не то из глупости. Выставка, открывшаяся в Музее личных коллекций на Волхонке, опровергает подобные предположения.

Из нее ясно, что решал Шайхет исключительно художественные задачи, просто они счастливо совпали с требованием времени, которое и проэксплуатировало столь редкий и счастливый дар. Экспозиция составлена на редкость удачно -- ни одной проходной работы, каждая -- шедевр. Тем более что все снимки -- и те, что взяты из собрания самого музея, и те, что присланы кельнским галеристом Алексом Лахманном, и те, что предоставлены семьей фотографа, -- отпечатаны тогда же, когда и сняты, и в основном самим Шайхетом. В том, что фотография, как ни странно, -- искусство все-таки не тиражное, убеждает сравнение снимка на выставке со снимком в каталоге, которые сопоставимы в той же степени, что и оригинал с репродукцией живописного полотна. Шайхет многое печатал и ретушировал сам, и, разглядывая тщательно проработанные фотографии в экспозиции, убеждаешься, как важны все нюансы соотношений черного и серого, световые пятна, глубина тени, фактура бумаги, пропадающие при случайной, «технической» печати.

Фотографии Шайхета построены на приемах классической живописи, он многому научился у старых мастеров, очень любил Рембрандта, чье имя по странной случайности носило первое в его жизни фотоателье, где в юности он работал ретушером. Как ему, репортеру, снимающему для газет и журналов, удавалось молниеносно вычислить нужный ракурс, определить самый пафосный и торжественный, «обобщающий» миг, и даже падая с фонаря, на который забрался в поисках удачного кадра, делать монументальный, парадный снимок? Конечно, «репортажность» и «случайность» фотографий Шайхета кажутся весьма спорными. Следы «постановочности» видны во многих снимках, он и фактуру выбирал, и типажи, и рассаживал участников с изобретательностью хорошего режиссера. Мир Шайхета существовал только на пленке, и никогда в реальности, но зато мир этот получился очень убедительным.

Почему-то все сегодняшние попытки сконструировать новую реальность и придать современной жизни чуть больше оптимизма и «отборности», заканчиваются печально. Дело ведь не в том, что Шайхет верил в идеалы социализма, а современные кино- и фотохудожники цинично просчитывают пользу. На выставке становится ясно, что для Шайхета важнее личного, субъективного, непосредственного впечатления, были классические красота линий, поз, материала. Он отшлифовывал щеки старого узбека, лежащего под кварцем («Узбек под новым солнцем»), добиваясь от них блеска металла лампы, ставил пограничника в позу статуи, отыскивал в веренице машин на конвейере единство ритма. Он был формалистом, как все художники доромантической эпохи, классицистом по убеждениям, верящем в торжество общего над личным, в законы прекрасного, объективно существующие в мире вне наших впечатлений. Поэтому мир, созданный его фотоаппаратом, так безусловно красив, покоен, так впечатляющ. Сегодня, когда от фотографий Шайхета никто не ждет доказательств победы социалистического строя, можно уже расслабиться. И получать удовольствие от мощной энергетики простых, однозначных посланий, вычлененных из хаоса реальности и отправленных в вечность.

Выставка, подготовленная к столетию фотографа, доказывает, что время по-прежнему милостиво к Шайхету. Изменение идеологии не сделало его смешным и наивным -- напротив, когда политический заказ ушел, выяснилось, что он был художником мирового уровня и вполне музейного качества.