Международный Чеховский фестиваль в год юбилея Чехова открылся амбициозным проектом -- по инициативе его директора Валерия Шадрина один из самых знаменитых режиссеров Германии Франк Касторф сделал чеховский спектакль, объединив пьесу «Три сестры» с повестью «Мужики». Называется спектакль, в создании которого принимали участие Театр «Фольксбюне», Венский фестиваль, Немецкий центр Гете, «В Москву, в Москву». Мировая премьера прошла в Москве 25 мая, а 10 июня его сыграют в Вене.

На сцене с одной стороны -- деревянная веранда со стульями, с другой -- что-то вроде барака в разрезе, с буржуйкой, из трубы которой идет дым, с нарами и щелястыми стенами (между ними -- экран, на который через кинокамеру будут передавать крупные планы -- фирменный прием Касторфа). Понятно, что справа -- господа, слева -- мужики. Два произведения рифмуются неожиданно и занятно. В «Трех сестрах» интеллигентные и обеспеченные женщины вспоминают свое московское прошлое и мечтают в Москву вернуться, и в «Мужиках» жена и дочь работавшего в столице повара, вынужденные из-за его болезни вернуться в родную деревню, обнаруживают там ужасы мужицкого быта -- нищету, грязь, грубость, пьянство. И там и там Москву вспоминают с тоской по лучшей жизни.

Но Франк Касторф не имел бы репутации скандалиста и провокатора, если бы ограничился только смешением двух текстов. Конечно, он их дополняет, дописывает, сочиняет продолжение «Мужиков», где жена и дочь Федора возвращаются в современную Москву, с ее отелями, уборщицами, проститутками и все теми же пьяными мужиками... Да и в «Трех сестрах» брат Андрей с Чебутыкиным, прихватив колясочку с Софочкой, собираются в казино, а Наташа -- в красном кафтане, высокой меховой шапке и сафьяновых сапожках -- требует себе трон, и, получив его, выкрикивает какой-то пафосный текст про монополию на истину и народ-богоносец. Наташа вообще-то едва ли не самый важный персонаж -- она, по замыслу режиссера, будучи по духу мужичкой, завоевывает барское пространство, она -- тот средний класс, что выжил между мужиками и господами, уничтоженными временем. И боже, до чего же она неприглядна...

То, что Касторф невероятно изобретателен, не надо доказывать. Ему весело придумывать все новые сцены, подробности, ситуации, он не может не зацепиться за каждую удобную реплику, чтобы не поерничать, градус напряжения у него такой, что кажется, актеры должны через полчаса рухнуть на сцену в изнеможении, но нет -- первый акт длится и длится, вот уже сыграны два действия «Трех сестер» и почти все «Мужики», вот пошло третье действие -- антракта все нет, и теперь в изнеможении уже публика, третий час идет представление, а Касторф, как фокусник, вытаскивает из своего театрального рукава все новые трюки и неизбежно начинает повторяться...

В результате к концу почти пятичасового представления зал заметно опустел. Оставшиеся, впрочем, искренне аплодировали и дивились. Мастерство и изощренность театрального текста не могли не вызывать уважения. На сцене, очевидно, был выстроен особый, цельный и грандиозный мир, не скажу, чтобы чеховский, но с чеховскими мотивами. Мир, в котором было место и иллюзиям, и обольщениям, и надеждам русского, да и европейского ХХ века, увиденный насмешливо и резко, очень субъективно, но и -- увы, при всем мастерстве постановщика -- предсказуемо. Да, ни марксизм, ни либералы, ни нацизм, ни коммунизм, ни покорность, ни бунт не сделали человечество счастливым... Да, все закончилось, иллюзии развеялись, и воссияло «гигантское пустое место», как говорит кто-то из героев (не знаю, откуда эти слова, полагаю, их не Чехов писал, а Касторф придумал)...

Франк Касторф родился в ГДР, после объединения Германии стал там едва ли не самым популярным режиссером, возглавив театр «Фольксбюне», ставил много русских текстов -- "Бесов" Достоевского, "Мастера и Маргариту" Булгакова (этот спектакль Чеховский фестиваль привозил в 2003 году), недавно вышел спектакль Fuck off, America по роману Лимонова "Это я, Эдичка"... Еще пять лет назад вокруг него все бурлило и двигалось, сейчас интерес, похоже, начал падать. Связано ли это с творчеством режиссера или с изменившимся состоянием общества? Сам Касторф в интервью склонен винить глобализацию, массовизацию и прочие болезни современной культуры. Берлин, по его мнению, перестал быть «глубоким городом», а стал просто широким. На вопрос, не грозит ли будущее новым фашизмом, он отвечает, что «сегодня существует огромное безразличие, которое американцы называют my way, а немцы -- mein Ding, моя вещь. Общины -- церковь, профсоюзы, партии -- больше не могут поймать единичного человека, люди становятся более разобщенными, одинокими. Поэтому патриархальные структуры, которые защищают человека, становятся очень важны. Конечно, никакого фашизма в данный момент не ожидается, но это постоянное cool на губах, эта американская улыбка не выдерживают и 100 метров».

Искусство, по его мнению, должно вносить беспокойство, делая людей не cool, а горячими или холодными, но сегодня публике этого уже не надо. «Я в этом мире существую не для того, чтобы нести успокоение и искать общую гармонию», -- настаивает Касторф. И Чехова, писателя, герои которого мечтают о прекрасной жизни через 200--300 лет, он использует для того, чтобы вывести из себя обычного зрителя, рассчитывающего на традиционный театр, где нежные сестры будут привычно уступать натиску Наташи и где музыка будет играть «так весело, бодро!» У Касторфа музыка в финале вообще не играет, а сестры, заклинающие «Если бы знать! Если бы знать!», превращаются в гарпий -- страшных, черных. Они и с самого начала малосимпатичны -- Касторф настаивает, что Чехов писал комедию, водевиль, где на именины дарят пустые рамочки, самовары и старые книжки... Судя по спектаклю, речь идет даже не о комедии, а о сатире. Резкой сатире на общество якобы приятных и милых людей, где никто ничего не делает, но все постоянно говорят, что надо работать... Где осуждают романчик Наташи с Протопоповым, а про Машу и Вершинина знать не желают... Где никто никого не любит, зато все постоянно жалуются. Режиссер не щадит никого из персонажей, изначально представленных в виде карикатурных неврастеников и пародийных масок.

Надо сказать, что текст Чехова порой идет навстречу желаниям постановщика -- например, в репликах Соленого, или Чебутыкина, и получается здорово и смешно, но чаще -- сопротивляется, и тогда становится скучно. Кажется, что, поставь Касторф только «Мужиков» с небольшими вкраплениями из «Трех сестер», было бы лучше, интересней. И может быть смысл стал бы ясней, и появилось бы что-то новое. Потому что, как ни весело разрушать стереотипы -- а делать это необходимо, хотя очень трудно, -- сейчас, как кажется, разрушено уже столь много, что порой непонятно, а как мир все-таки держится? На чем стоит? Что в нем его сохраняет при тотальной и всеобщей разочарованности? В конце концов может быть искать «общую гармонию» не так уж и глупо?