То, как любят у нас спектакли Алвиса Херманиса, никому объяснять не надо. И дело не в формальном признании -- три года назад его рижская «Долгая жизнь» получила «Золотую маску» за «Лучший зарубежный спектакль, показанный в России», а две недели назад первая постановка Херманиса в Москве -- «Рассказы Шукшина» -- взяла сразу три «Маски». А в том, что его действительно любят зрители -- залы на гастролях Нового Рижского театра полны, даже если билеты стоят недешево. Так происходит не только у нас, но и по всей Европе, где латыш Херманис сейчас один из самых любимых приглашенных режиссеров, а его театр -- один из самых востребованных на фестивалях. Именно поэтому на премьеры Херманиса всегда съезжаются европейские продюсеры да и российские тоже.

В последние годы большинство национальных фестивалей стало устраивать для продюсеров своего рода «витрины» местных постановок, собирая вместе все, что может иметь гастрольные перспективы. У нас такую подборку делает «Золотая маска», а в Риге -- латышский Институт театра. Теперь в Латвии программу для продюсеров никак не увязывают с местными фестивалями и конкурсами, тем не менее в последние дни апреля на латышский showcase съехалось беспрецедентное число театральных менеджеров и консультантов. Дело в том, что трехдневная программа кроме прочего включала три новых спектакля Херманиса, и ясно было, что продюсеров интересуют в первую очередь они.

Алвис не раз рассказывал, что его вместе с командой актеров НРТ театр интересует не сам по себе, а как инструмент исследования. И в последние пять лет из 12, что существует в своем нынешнем виде Новый Рижский, почти все спектакли Херманиса сделаны не по литературе, а путем совместного сочинения с актерами, на материале каких-то собственных изысканий театра. Предмет этих поисков, которым посвящено уже десять постановок, -- латышская национальная идентичность (три из них -- «Долгую жизнь», «Латышские истории» и «Латышскую любовь» -- мы уже видели). И, как уверяет режиссер, через две недели премьерой, которая будет сыграна на Венском фестивале, исследовательский проект будет завершен.

Три спектакля, показанных в конце апреля на «латышском шоукейсе», относились именно к этой линии развития Нового Рижского театра. «Дед», поставленный год назад, говорил о латышских солдатах на второй мировой войне, «Черное молоко», премьеру которого сыграли 8 апреля, -- о латышской деревне, «Зиедонис и мироздание» (премьера -- 14 апреля), формально посвященный культовому латышскому поэту советских лет Иманту Зиедонису, в сущности, говорил о месте поэта в мире.

Трехчасовой моноспектакль «Дед» вырос из самостоятельного исследования одного из лучших актеров НРТ Вилиса Даудзиньша. Легенда, которую, собственно, и излагает в зачине к спектаклю Даудзиньш, такова: он хотел найти своего деда, бесследно исчезнувшего в первые дни второй мировой. История Латвии складывалась так, что исчезнувший дед с равной вероятностью мог попасть в немецкие войска, куда забирали всех без разбора, или мог воевать на стороне советской армии. А еще мог уйти в партизаны, но не те советские, о которых мы все время слышим, а те, что сами уходили в леса, чтобы бороться за независимость Латвии с коммунистическим СССР, подчинившим страну перед самой войной. Отправив запросы во все возможные инстанции и поговорив с сотнями людей, Даудзиньш вместе с Херманисом сочинили спектакль, героями которого были три бывших солдата, носивших имя его деда.

Сцена, на которой играется «Дед», выглядит как комната, заставленная цветами -- в горшках, кадках, ящиках, они занимают все пространство, и актер сидит в окружении коробок и мешков с землей и удобрениями. Даудзиньш по очереди рассказывает про трех солдат и сам превращается в них. Первый -- воевавший в советской армии, теперь живет на востоке Латвии, в самой прорусской ее части. Простецкий мужик, встречающий нас в трениках и голубой майке-алкоголичке, совсем не так прост -- он хитер и напорист, а его рассказы посвящены не столько боям, сколько всяким историям, произошедшим на войне. В их числе немало баек о латышских евреях, которые от местных жителей в той войне терпели не меньше, чем от немцев. «Холокост -- это одна из тем спектакля, -- говорит Херманис, -- им никто не хочет заниматься, а ведь в Латвии до войны жили тысячи евреев. И то, что эти вопросы не решены, влияет на нашу карму». Тот же антисемитский сюжет, но в гораздо более агрессивном виде выныривает и во втором герое -- солдате фашистской армии. Этот дед после войны эмигрировал в Америку, вернулся в 90-х и теперь, сверкая почти безумным взором, рассказывает о том, что, в сущности, Гитлер был во многом прав, и, разоткровенничавшись, откидывает с окна занавеску, за которой висит флаг со свастикой. Оба первых героя, в той или иной степени полные обид, комплексов и злости на то, что в их жизни пошло не так, чем-то напоминают другого персонажа Вилиса Даудзиньша -- водителя автобуса из спектакля «Латышские истории». Зато третий герой, оставивший на фронте ногу, хоть, в сущности, находился во время войны и на той и на другой стороне (или ни на одной из них), открыт, смешлив и добродушен. Он, юный любитель самолетов, вступивший перед войной в Осоавиахим, сначала попал в немецкую армию, обещавшую сделать его летчиком, потом, так и не повоевав, попал в плен к русским и по воле случая стал танкистом (герой смешно на кастрюле показывает, какая ужасная вещь танк, откуда ничего не видно). Но и тут тоже сделал все, чтобы никого не убивать. Заканчивая последнюю историю, Даудзиньш принимается составлять горшки и ящики в одном месте, и к концу спектакля он уже стоит рядом с покрытой цветами горой, будто у свежей могилы.

Русские продюсеры рассказывают, что Херманис категорически отказывается везти «Деда» в Россию. «У нас, -- он говорит, -- тема спектакля всем понятна. 16 марта -- день памяти всех латышей, погибших во второй мировой, неважно на чьей стороне. Но вряд ли можно показать в России спектакль, где ясно, что к герою, служившему в фашистской армии, можно испытывать теплые чувства».

Возможно, это так, хотя мне кажется, что в заинтересованном российском фестивальном зале «Дед» был бы принят не хуже, чем в Риге. Зато спектакль «Зиедонис и мироздание», пожалуй, понять в России будет сложнее, чем «Деда». Уж очень он специфически латышский. Все дело в самом Зиедонисе -- поэте, писателе, публицисте, писавшем и философские эссе, и детские сказки, человеке невероятно активном, популярном, особенно в 70-х, но в то же время члене партии, сильно связанном с властью, а в 90-х много сделавшем для независимости Латвии. Зиедонис с его знаменитой седой гривой во многом культовая фигура для латышей, и спектакль НРТ -- это игра с иконой, а не рассказ о конкретном человеке, который к тому же жив, хоть и тяжело болен. Нахлобучив гротескно огромный седой парик, в роли Зиедониса выходит еще один отличный актер Херманиса -- Каспар Знотиньш.

Спектакль разбит на маленькие истории, почти анекдоты: «Зиедонис и мотоцикл», «Зиедонис и осел» (живой осел и мотоцикл действительно появляются на сцене), «Зиедонис и день поэзии». Зрители хохочут, узнавая в задрапированной на постаменте фигуре с бородкой памятник Райнису, около которого уже много лет идут поэтические чтения, как в Москве у памятника Маяковскому. «Зиедонис и картошка», «Зиедонис и первая любовь», «Зиедонис и шахматы» -- в спектакле используются только настоящие тексты (стихи, публицистика, интервью), но видно, что отношение к герою постепенно меняется. Сначала это нелепое существо, у которого все падает из рук -- все мальчишки сильнее его, девушкам он не нравится. Да и повзрослев, герой тоже кажется каким-то сплошным вдохновенным курьезом. Одновременно показывается, как множится число его клевретов и подражателей (в эпизоде «Зиедонис и спиритизм» люди, сидящие кружком, по очереди надевают такой же седой парик-дикобраз и начинают цитировать поэта). Но постепенно из дурачка герой становится эдаким Иванушкой-дурачком, который только на вид смешон, а на деле умнее прочих. Ну а к концу постепенно получается, что Зиедонис, не переставая быть немного нелепым, оказывается мудрецом, как Ходжа Насреддин. И финал, где поэт присоединяется к общему танцу всех персонажей, пляшущих под музыку Паулса вокруг знаменитой рижской сумасшедшей, до сих пор в ярком платье танцующей в Старом городе, идет под вопли восторга публики.

Разумеется, для того чтобы понять, отчего в конце спектакля весь зал разом встает, выражая свою любовь не столько театру, сколько именно Зиедонису, которого на сцене нет, надо жить в Латвии. Надо помнить детские песенки про букашку, с которыми тут постоянно идет игра, быть в курсе обсуждавшихся поэтом круга публицистических, философских и социальных сюжетов, узнавать ситуации, места и приметы, знать, что вот этот чрезмерно восторженный текст о поэте, произнесенный высоким голосом, принадлежит даме-президенту, ну и так далее. Не зная этого, спектакля не понять. Но, честно говоря, узнать это необходимо и очень хочется, потому что таким образом мы поймем намного больше, чем просто спектакль. Ведь речь идет про «Зиедониса и мироздание», пусть не все, а только в отдельно взятой стране.

Третий спектакль Херманиса из показанных на «шоукейсе», «Черное молоко», пожалуй, самый понятный и близкий России, хоть и не считается среди рижских театралов самым удачным. Здесь речь идет о латышской деревне, которая в результате советских и постсоветских времен в этой крестьянской стране совершенно опустела. Тут главные герои -- коровы, которых играют украшенные рогами молодые красавицы в нарядных платьях и ярких лодочках на шпильках. Спектакль сделан по рассказам деревенских стариков, повествующих, что корова -- это не домашнее животное, а член семьи, доказывающих, что по характеру коровы -- настоящие женщины (одна даже плакала огромными слезами из-за безответной любви к быку, а потом удавилась на цепи), убеждающих, что те все понимают и утешают в одиночестве лучше людей. Старухи, в которых по очереди превращаются красавицы с колокольчиками на шее и номерками в ушах, по очереди объясняют, какие имена дают коровам, что они любят, как болеют и как буренок в советские годы заставляли продать, после чего хозяйкам годами снилось, что любимая животина плакала и звала. Ну и рассказ мясника тоже есть, где он описывает, как коров режет, разделывает и куда потом идут кости, кожа и все остальное. И что от этого у него, оказывается, бывает депрессия. В общем, все то, что и мы, наверное, можем услышать от стариков в наших умирающих деревнях, но не спрашиваем.

Говорили, что «деревенская тема» в этом сезоне -- главная для Херманиса, выпустившего уже несколько обращенных к ней постановок (не стоит удивляться, что премьер так много и они идут подряд -- подготовка к этим работам была начата очень давно). Тот же деревенский сюжет будет и в последнем спектакле «исследовательского» цикла, который сыграют в Вене. Он будет посвящен латышскому дню поминовения -- празднику, который люди отмечают на кладбищах, вспоминая об умерших близких. И хотя премьеры еще не было, уже известно, что «День поминовения» привезут в Москву на фестиваль «Сезон Станиславского». Подождем, что скажут наши продюсеры о спектаклях, которые они только что увидели в Риге.