Для дирижера Риккардо Мути исполнение оратории Прокофьева «Иван Грозный» стало двухсотым выступлением на Зальцбургском фестивале. Дебютировав в 1971 году, маэстро появляется здесь ежегодно, пропустив лишь одно лето; следующий форум станет для Мути сороковым. В Зальцбурге артистам редко дарят цветы, не считая официальных букетов, однако в этот день цветов было много: и из зала, и от руководства фестиваля, вышедшего на сцену в полном составе. Одновременно под потолком повис гигантский поздравительный плакат с надписью Caro Riccardo -- «Дорогой Риккардо». Если Мути, обычно невозмутимый, и знал заранее о готовившемся фокусе, даже в этом случае он выглядел растроганным и произнес несколько искренних слов благодарности.

Маэстро особо отметил теплые отношения, сложившиеся у него с Венским филармоническим -- базовым оркестром фестиваля -- за сорок лет работы в Зальцбурге (даже знаменитое сотрудничество Мути с Ла Скала продлилось вдвое меньше). За пультом оркестра дирижер представлял музыку тридцати восьми композиторов; среди них Бах и Варез, Вивальди и Лигети, Глюк и Стравинский, современные итальянские авторы Гоффредо Петрасси и Фабио Вакки. На фестивале маэстро, как правило, отвечает за одну оперу и одну концертную программу. В этом году под управлением Мути наряду с «Иваном Грозным» идет опера Глюка «Орфей и Эвридика».

Прокофьева в Зальцбург обычно привозят пианисты и камерные ансамбли, крупные же его сочинения звучат два-четыре раза в десятилетие. За последние сорок лет по пять раз играли Первую и Пятую симфонии, дважды -- Третью. А юношескую Симфониетту представлял зальцбургской публике молодой Риккардо Мути в далеком 1974 году. Давняя история связывает маэстро и с «Иваном Грозным», которого он записывал более двадцати лет назад, в пору руководства лондонским оркестром «Филармония». Речь идет, правда, не о полной версии музыки к фильму Эйзенштейна, а об оратории, составленной дирижером Абрамом Стасевичем. Ее исполнение предполагает участие не только хора и солистов, но и чтеца; на эту роль был приглашен Жерар Депардье, начавший учить русский текст еще год назад.

Партию чтеца решили поделить: текст от автора читал немецкий артист Ян Йозеф Лиферс, тогда как Депардье достались собственно слова Ивана. С точки зрения фактуры и актерского темперамента Депардье словно создан для роли самодержца, тогда как его напарнику, худому невысокому Лиферсу, скорее шла бы роль одного из правителей нынешней России. Однако если Лиферс с филигранной точностью интонировал каждую фразу, то Депардье русский текст давался с трудом. Временами казалось, будто артист воспроизводит слова, не понимая их значения, -- настолько нелогичны были смысловые ударения, настолько приблизительным было произношение. Стремление к мнимой аутентичности сыграло с инициаторами проекта злую шутку -- Лиферс вчистую обыграл именитого коллегу. Не случайно слушатели из разных стран со злорадным интересом спрашивали, хорошо ли Депардье говорит по-русски: «Хорош, но все же не Черкасов», -- резюмировал меломан-француз.

Зато для Мути «Иван Грозный», как и на давней записи, оказался попаданием в десятку. Есть репертуар, при работе с которым маэстро производит впечатление музыканта, начисто лишенного эмоций: слушая иную оперу, на протяжении трех часов видишь перед собой его абсолютно прямую, равнодушную спину. На сей же раз, хотя «Ивана» играли третий день подряд, Мути был необыкновенно увлечен, как никогда подвижен -- и ни на миг не позволил заскучать за без малого полтора часа. Музыкой явно увлеклись и оркестр с хором, по всей видимости, исполнявшие ее впервые. Фрагмент «На Казань» позволил блеснуть низким струнным, а в «Татарских степях» хор Венской оперы чувствовал себя как дома. С холодным совершенством спела «Песню про бобра» Ольга Бородина, тогда как от жутковатой песни Басманова -- Ильдара Абдразакова -- с ее рефреном «Гой-да, гой-да, говори да приговаривай» шел мороз по коже. Было не по себе и от финального хора, прославляющего объединение Руси «на костях врагов наших». В целом концерт произвел впечатление одного из лучших на фестивале.

Нельзя, однако, сказать, чтобы Мути отдал все силы «Ивану» в ущерб «Орфею и Эвридике», как это случалось с работами маэстро на предыдущих фестивалях: прошлым летом Мути проявил явно больше внимания к «Моисею и фараону» Россини, чем к «Фауст-симфонии» Листа, а «Волшебная флейта», поставленная к 250-летию Моцарта, интересовала дирижера куда меньше Пятой симфонии Шостаковича, исполненной в те же дни. Но хотя оратория Прокофьева не затмила полностью оперу Глюка, слушать последнюю в интерпретации Мути имеет смысл скорее для ознакомления. В отличие от эталонных, «исторически информированных» записей Марка Минковского или Джона Элиота Гардинера версия Мути звучит чересчур гладко: ласкает слух, но не берет за живое.

И все же старомодная манера Мути более тонка, нежели дидактичная постановка Дитера Дорна: красивая, но слишком наглядная, будто спектакль рассчитан на школьников. Похоронивший Эвридику Орфей (великолепная работа Элизабет Кульман, дебютантки фестиваля) взывает к богам -- на сцену выезжает помост: боги предстают полусонными бородатыми старцами наподобие раввина Маршака из фильма Коэнов «Серьезный человек», в странных мантиях с позолоченными пуговицами. Ободренный Амуром Орфей спускается в подземное царство -- окруженное зеркалами двухцветное пространство, где в бессильной злобе извиваются грешники; впрочем, их хор поразительно красив. Орфей попадает в Элизиум -- вдалеке медленно движутся блаженные тени в белом и светло-голубом. Слушателя словно берут за руку, объясняя: «Вот боги, вот ад, а вот рай». Не случайно в эпизоде, где Орфей ищет среди теней Эвридику (чуть менее удачная работа Жени Кюмайер, регулярно выступающей с Мути), возникает детское желание крикнуть: «Она здесь!»

По дороге из царства теней Орфей, нарушая запрет богов, обнимает Эвридику и теряет ее вновь -- в этом опера следует мифу, но появляется Амур и воскрешает Эвридику еще раз. Следует финальный балет, прославляющий силу любви как бы от противного: ссорятся одна пара за другой -- юноша и девушка, дама и джентльмен, два джентльмена. Обиженные расходятся по разным углам, готовясь к драке. Она не замедлит произойти, как только еще один незадачливый любовник отхлещет даму букетом, который та посмела бросить на землю. Огорченный Амур переглядывается с публикой, будто говоря ей: «Никогда так не делайте -- Орфеем может быть каждый из вас».