Счастлив в мире без сует живущий/ Как в златый век, да и без врагов;/ Плугом отчески поля орющий,/ А к тому ж без всяких и долгов... Осень как плодом обогатится,/ Много яблок, груш и много слив;/ О! как полным сердцем веселится,/ Их величину, их зря налив. Веселится по сборе урожая чуждый сует «поселянский житель», похвалу которому -- вослед Горацию -- произносит Василий Кириллович Тредиаковский. Первый русский профессиональный литератор, великий филолог, удивительный поэт, которому никогда не удавалось укрыться от сует и скорбей. Тредиаковский был затравлен при жизни, оклеветан посмертно и забыт в год своего трехсотлетия. В тот самый год, что ныне подходит к концу. Меж тем для русской культуры явление Тредиаковского факт не менее важный, чем с истовой помпезностью отпразднованное основание Петербурга, города, чьим первым певцом был тоже Василий Кириллович. Приятный брег! Любезная страна!/ Где свой Нева поток стремит к пучине./ О! прежде дебрь, се коль населена!/ Мы град в тебе престольный видим ныне... Но вам узреть, потомки, в граде сем,/ Из всех тех стран слетающихся густо,/ Смотрящих все, дивящихся о всем,/ Гласящих: «Се рай стал, где было пусто!»

Узрели. Как и многое иное, угаданное Тредиаковским. Научились писать стихи и прозу, петь царственные грады и сельское уединение, скорбеть в разлуке с милой и ликовать при громе побед, обличать пороки и хвалить добродетель. Создали великую литературу. И забыли, что все было бы иначе, не родись 22 февраля (5 марта) 1703 года на краю тогдашней российской Ойкумены, в Астрахани, обыкновенный попович -- мальчик Вася. А зачем вспоминать-то? Не Пушкин, не Гоголь, не Лев Толстой -- сочинитель «корявых» и «смешных» виршей, самолюбивый педант, шут, поколоченный «прогрессивным» временщиком Артемием Волынским, жалкий соперник великана Ломоносова...

Неблагодарность всегда печальна. Может, потому и не слишком задался 2003-й литературный год, что забыло наше писательско-читательское сообщество о дне рождения первого мученика русской словесности? Может, потому и не удается русским литераторам освободиться от сует, изжить взаимные неудовольствия, поставить заслон хамству, зачастую переходящему все мыслимые границы, защитить главное право писателя -- право быть услышанным? Может, потому и не так обилен наш урожай?

Впрочем, где грусть, там и радость. Не тела я болезнь стихами исцеляю,/ От зол унывший внутрь дух в бодрость восставляю... Так врачество даю болящим из пиита/: К пиитам и у нас легла дорога бита./ Будь пользуяй пиит, когда увещевать,/ И силен сердца скорбь поспешно врачевать... Послушайте, что вам Гораций предлагает,/ Да более дух ваш не преизнемогает./ «Как зло вас, -- говорит, -- с покоем разлучит,/ Терпите: всяк, терпя, суровость умягчит». Это тоже Тредиаковский, для которого стоическое терпение того, что изменить невозможно, неотделимо от доверия к поэзии. По его дороге мы и пойдем -- благодарно вспоминая тех, кто в уходящем году стремился «восставить в бодрость» наш «унывший дух». И начнем со стихов.

Поэзия

Говорят, что стихи теперь нужны только поэтам. Не знаю, не знаю. Полки столичных книжных магазинов ломятся от всевозможной классики -- хоть отечественной (в диапазоне от Державина до Высоцкого), хоть западной (от Петрарки до Элиота), хоть восточной. Издания по большей части дешевые. (Есть, впрочем, и амбициозно роскошные.) Обложки часто аляповатые. Аппарат минимален, если вообще есть. Но ведь издают и издают томики с урегулированными строками, хотя, казалось бы, все, кто нуждается в Тютчеве (Цветаевой, Шелли, Бодлере и проч.), давно соответствующими книгами могли обзавестись. Трудно поверить, что граница читательских интересов навсегда зафиксировалась, скажем, на Самойлове, Бродском или Ахмадулиной, а все дальнейшее -- «письма без адреса». Разумеется, поэтические вкусы большинства достаточно консервативны (я здесь не исключение) -- вспомним, что канонизированная ныне поэзия русского модернизма (от Анненского до Заболоцкого) отнюдь не пользовалась в свою пору повышенным спросом, даже «массовость» и «победительность» Бальмонта, Северянина или Маяковского были весьма относительны. Читатель бессознательно боится не столько даже нового слова, сколько новых, не обросших эффектными легендами, имен. Тут -- особенно при нашем господстве рекламы -- работает извращенная логика: я такого-то не знаю, следовательно, его и в природе нет. Издатели такой поворот темы чуют загодя, а потому сторонятся современных стихов еще больше, чем современной прозы. Исключения известны: это «Новое литературное обозрение» (серийные издания соискателей премии Андрея Белого и русских поэтов, живущих вне метрополии), «О.Г.И.» (в этом году явно сбавившее обороты), «Пушкинский фонд», еще несколько фирм, нередко откровенно маргинальных и маргинальность свою пестующих. Прибежищем поэтов (а также критиков и исследователей живой поэзии) остаются журналы -- все «толстые», собственно поэтический «Арион» и авангардное «Новое литературное обозрение» (в этом году появился специальный выпуск -- №62 -- под девизом: «Современная поэзия -- вызов гуманитарной мысли»).

Достаточно просмотреть несколько журнальных книжек, чтобы убедиться: слухи о конце русской поэзии сильно преувеличены. При обращении к годовым комплектам картина становится еще более впечатляющей. У нас есть все: архаисты и новаторы, экспериментаторы и традиционалисты, стилизаторы и адепты предельной искренности, минималисты и гигантоманы. Вопреки «объективной реальности» поэты пишут и пишут. (Что, вообще-то говоря, нормально; поэзия начинается с «незапного восторга», восхождения «на верх горы высокой», разрыва с «объективной реальностью», в которой поэту нет места.) В пору испугаться армии стихотворцев (некогда эта армия страшила Мандельштама), совсем не худо владеющих стихом и свято верящих в свое избранничество. Ибо без такой веры -- почти одинаковой у графомана и Пушкина -- никакой поэзии быть не может.

Что же делать читателю, обремененному естественным консерватизмом и страдающему от малой информированности, когда на него грозно надвигается огромная и разнородная стиховая масса, вполне охватить которую удается немногим профессионалам? (Те, кто утверждают, что ценят всю современную поэзию, либо лукаво выдают за целое свою любимую часть, либо бессознательно отвергают саму возможность выбора, вкладывая свои страсть и интеллект в стихи буквально любого пошиба.) Ответ один -- искать. Веря в непрерывность и разветвленность поэтической традиции. Соотнося новые стихи с теми, что давно тебе памятны и дороги. Одолевая соблазны «привычности» и «неожиданности». Помня, что поэзия -- это разом риск и гармония.

Сошлюсь на свой опыт: мне в уходящем году помогали жить очень разные стихи -- Марины Бородицкой, Ирины Васильковой, Ольги Ермолаевой, Светлана Кековой, Эллы Крыловой, Инги Кузнецовой, Веры Павловой, Михаила Айзенберга, Виктора Куллэ, Александра Кушнера, Евгения Рейна, Геннадия Русакова, Александра Тимофеевского... Испытывая неловкость и вовсе не желая принизить тех, кого назвал выше, все же признаюсь: трижды я чувствовал, что соприкасаюсь с чудом. Так было при чтении подборок Инны Лиснянской «Сорок дней» («Знамя» №9) и «Без тебя» («Новый мир» №10), светлому плачу по ушедшему возлюбленному, мужу, мудрецу, поэту -- Семену Липкину. Так было при перечитывании знакомых стихов Максима Амелина, что вкупе с новыми составили книгу «Конь Горгоны» (М., «Время»). Так было при встрече с «Фифиа» Олега Чухонцева (СПб., «Пушкинский фонд»; часть стихов тоже печаталась в журналах).

Субъективный выбор? Да. А какой нужен? И аргументировать не хочу. Вообще-то про каждую из этих книг (две подборки Лиснянской, конечно, книга) можно написать по увесистой монографии. Занимательно будет. Но вряд ли убедит тех, у кого слух настроен иначе. А расслышать можно и по цитатам.

Та земля, которая станет мною,/ от нее же взятым, но в свой черед/ наделенным тяжестью неземною,/ пресоставясь вся, из меня вберет/ зелень, синеву, желтизну впитую,/ точку переправит на запятую,/ одного на множество раздробя, -- /отраженный свет отразит себя. Это последняя из «Тяжелых строф» Амелина.

Участь! вот она -- бок о бок жить и состояться тут./Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут,/ и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час/ Мати Божия, Заступница, в скорбех помилуй нас. Это финал стихотворения Чухонцева, начинающегося с зимнего молчания кукушки и молитвенного шепота.

Если верить метеосводке,/ Приближается к нам циклон./ Не встревожу твой вечный сон/ Плачем и при дождливой погодке. // Но как вспомню твои прогнозы,/ Что в России воспрянет дух,/ Я прочту твои строки вслух/ И пролью благодарные слезы. Это Лиснянская.

А были у меня в 2003 году неприятности, связанные с поэзией? Были. Тимур Кибиров, Лев Лосев, Владимир Салимон -- поэты, в чьих стихах я просто физически нуждаюсь, ничего нового не опубликовали. Грустно, конечно, но ведь новый год впереди.

Проза

Здесь картина сумрачнее. Впрочем, смотря с какой колокольни глядеть. Если с «бестселлерной», то мы, похоже, побили все рекорды. Даже если вынеся за скобки Донцову-Устинову-Дашкову-Маринину. В марте Борис Акунин завершил проект «Провинциальный детектив» двухтомным романом «Пелагия и красный петух» (М., «АСТ»). В декабре он же пополнил «фандориниану» двухтомной «Алмазной колесницей» (М., «Захаров»). В апреле Дмитрий Быков осчастливил народ «Орфографией» (М., «Вагриус»). В сентябре из заоблачных далей явился Виктор Пелевин с «Диалектикой Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда» (М., «Эксмо»). Да еще в «национальные бестселлеры» выбрали «[Голово]ломку» Александра Гарроса и Алексея Евдокимова. Читать последнюю «Пелагию» было грустно, Пелевина -- стыдно и смешно, Гарроса с Евдокимовым -- скучно (хотя и понятно -- в отличие от прочих случаев, -- что кому-то виртуальный триллер должен глянуться). К литературе из этого ряда можно отнести только «Орфографию» -- предварительно сократив раза в полтора-два, исправив ляпы, выбросив амбициозную (и смешную) «историософию» и (неведомо как) замаскировав самолюбование автора. Тогда будет сносно. Но, боюсь, не будет -- захлебно величать Быкова начали до появления романа, и эту хоровую песню уж точно не задушишь, не убьешь.

Переходя от бестселлеров к романам, вынужден повторить сказанное в одном из моих обзоров: будущее букеровское жюри отдыхает. Выбирать ему пока практически не из чего: «Жизнь ни о чем» Валерия Исхакова («Дружба народов» №7, 8; на мой взгляд, лучший роман года; кстати, прошлогодний -- и тоже превосходный -- роман «Легкий привкус измены» издан «Вагриусом» и лег в основу мхатовского спектакля), «Мене, текел, фарес» Олеси Николаевой (в книжном издании «Эксмо» «конспект романа», опубликованного в №5 «Знамени», сильно расширен), «Новгородский толмач» Игоря Ефимова («Звезда» №10, 11; впрочем, на исторические романы у нас принято смотреть с пренебрежением) да -- с изрядной натяжкой -- «Кенигсберг» Юрия Буйды («Новый мир» №7; вещь любопытная, но безусловно варьирующая прежние удачи автора). Вся надежда на первую половину 2004-го («букеровский» год, как известно, не совпадает с календарным).

Что же до уже отработавшей букеровской судейской коллегии (в ее ведении попадала первая половина уходящего года), то вновь могу подосадовать: «Все и каждый» Анатолия Наймана («Октябрь», №1, 2; позднее выпущен «Эксмо») и «Год обмана» Андрея Геласимова (М., «О.Г.И.») вещи куда более значительные и смелые, чем три из шести романов, попавших в последний шорт-лист (считая и снискавший лавры не-роман Рубена Давида Гонсалеса Гальего «Белое на черном»). Готов признать, что в последней книге Наймана приметны самоповторы (как у Буйды, как у получившего букеровскую премию в 1997 году за роман «Клетка» Анатолия Азольского, чья повесть «Глаша» появилась в №4 «Нового мира», а «рассказы о военно-морских людях» -- в №6 «Дружбы народов», как у... - увы, это многих славный путь). Готов признать, что авантюрный «Год обмана» может показаться легковесным (мне не кажется, но понять эту точку зрения могу), да и раздражил стремительный автор своим прошлогодним успехом (геласимовская повесть «Жажда» украсила шорт-листы премий Белкина и Аполлона Григорьева). И все равно игнорировать такую прозу -- изобретательную, точную в парадоксальности, каждой фразой напоминающую, что литература -- это искусство слова, но никогда не жертвующую смыслом, -- игнорировать такую прозу, мягко говоря, расточительно.

В случае Геласимова обидно еще и потому, что его новый роман «Рахиль» («Октябрь» №9) сильно отличается от прежних работ. Формально «Рахиль» слабее во всем -- от проработки характера главного героя («чужое» сознание дается прозаику трудно, а в протагонисты взят пожилой человек) до композиции, от перенапряженной идеологической компоненты («еврейский вопрос») до «игровых ходов», что плохо монтируются с общим строем «проблемного романа». Но такие «слабости» -- издержки поисков новизны, которыми занят писатель, вроде бы уже поймавший свою жар-птицу. В готовящемся книжном издании «Рахиль» должна обрасти «боковыми новеллами» -- не знаю, насколько это выправит роман, но с удовольствием констатирую: Геласимов не хочет останавливаться, а это дорогого стоит.

«Рахиль» не единственная неудача года. И не самая печальная. Если Валерию Попову («Третье дыхание» -- «Новый мир» №5, 6), снова пустившему в дело интимно-биографический материал (последнее время Попов пишет исключительно про страдания пожилого Попова), хочется по-человечески посочувствовать (история о крепко пьющей жене никак не из веселых), то натужные сексуально-окологоголевские выверты Александра Иванченко («SWEDENBORG (Отдельная жизнь гениталий)» -- «Урал» №1, 4) и сексуально-политические навороты Владимира Маканина (рассказы из цикла «Высокая-высокая луна» -- «Новый мир» №8, 11) отзываются смесью недоумения, брезгливости и глубокого недоверия к почитаемым мной писателям. Да, я не верю, что эти вещи написаны всерьез, что их диктовали страсть или желание мысль разрешить. Мне кажется, что Маканину и Иванченко сейчас просто нечего сказать. Говорить, как многие, сказанное прежде они не хотят -- слишком для этого умны. Молчать -- не могут. Грустно.

Гораздо лучше обстоят дела с «малой прозой». («Высокую-высокую луну» Маканин явно мыслит «большой прозой», не циклом рассказов, а эпосом, который, глядишь, все романы перероманит.) Конечно, и здесь халтуры, автоплагиатов и модничания предостаточно, но в лучших образцах «малой прозы» запечатлена наша сегодняшняя жизнь -- путаная, странная, часто страшная, болезненная, напряженно ищущая путей к выздоровлению, остающаяся жизнью людей. Несхожих и тем интересных. Так у давно ценимых мной душевно щедрых Нины Горлановой и Вячеслава Букура, продолжающих свою пермскую сагу (прелестная и несмотря ни на что веселая повесть «Голос жизни» -- «Урал» №2; подборка рассказов в «Новом мире» №7, «Любофф» Горлановой -- на сей раз без Букура -- в «Знамени» №9). Так у изысканной и при воссоздании самых страшных ситуаций Ирины Полянской («Знамя» №1; книга рассказов «Путь стрелы» -- М., «МК -- Периодика»). Так у сумрачно балагурящего Александра Хургина (отчаянные «Рассказы со счастливым концом» -- «Октябрь» №9). Так в тревожной и грустной повести Владимира Курносенко «Прекрасны лица спящих» («Дружба народов» №2). Так в цикле Леонида Зорина «Из жизни Ромина» («Новый мир» №3), не устающего удивлять читателя прихотливыми извивами судьбы своего любимого героя. Так у Афанасия Мамедова (два рассказа в «Дружбе народов» №9; прошлогодний, попавший в букеровский шорт-лист роман «Фрау Шрам» ныне издан книгой -- М., «Время»). Так у грустно шуткующего Алексея Слаповского (цикл рассказов «Любовь по-нашему» -- «Знамя» №2; лаконичная Книга о современной жизни... «Жили-были» -- «Знамя» №11). Так у давно работающего, но сделавшего решительный шаг в настоящую прозу Евгения Шкловского (подборки рассказов в «Новом мире» №1, «Октябре» №8, «Звезде» №9, которые, конечно, должны стать книгой). Так в стройных и строгих «маленьких романах» (с большой мыслью и подлинной музыкой) Елены Холмогоровой («Трио для квартета» -- «Дружба народов» №10) и Николая Климонтовича, вырвавшегося наконец из тенет милого и артистичного застольного трепа («Мы, значит, армяне, а вы на гобое» -- «Октябрь» №8). И, конечно, так в работах последнего и предпоследнего лауреатов большой премии Аполлона Григорьева -- новых «опытах» Марины Вишневецкой («Знамя» №10; вошли в ее книгу «Брысь, крокодил» -- М., «Эксмо») и повести Андрея Дмитриева «Призрак театра» («Знамя» №6).

Опять «субъективный выбор»? Опять нет анализа и аргументов? Конечно, нет. И не будет. Об иных (Вишневецкой, Горлановой, Исхакове, Дмитриеве, Мамедове, Слаповском) уже не раз писал подробно, о других, даст Бог, еще когда-нибудь напишу. Сейчас же мне важно одно -- назвать не тенденции (к счастью, литература больше не ходит строем, как бы того ни домогались неистовые ревнители «художественности», «идейности», «трэша», «английской легкости», «русского духа», «американской крутизны», «эксперимента», «занимательности», «новой искренности», «мейнстрима», «интеллектуализма» или еще какого-нибудь агрессивного партийного лозунга, попросту бессмысленного в разговоре о свободной словесности), не чаемые горизонты (ищешь Индию -- найдешь Америку, но скорее -- Жмеринку), не кандидатов на премии (коли таковые сохранятся), а тех разных авторов, что, по моему разумению, работают в полную силу и должны быть увидены просвещенным читателем.

Если кто-то скажет, что такая «всеядная» позиция не достойна критика, -- я соглашусь. Потому что, по мне, лучше не числиться в «критиках», чем быть «педагогом», всегда знающим, как надо сочинять стишки и рассказы, строящим писателей в шеренги, отмечающим на полях ошибки красным карандашом и в глубине души презирающим всю эту литературу, что, разумеется, не дотягивает до духовно-интеллектуальных высот сочинителя Имярек (классика, заморского автора или доброго приятеля очередного сверхпринципиального Аристарха). И добавлю: сочинив изрядное количество «разгромных» рецензий, ныне делаю это буквально «через не могу» и только потому, что должность газетного обозревателя обязывает на некоторые феномены непременно реагировать. Если скажут, что слишком многое при этом остается за бортом, а наша литература шире, чем мои рекомендации, я опять соглашусь. Остается. Да знаю я и про адмаргиновско-амфорно-лимбуспрессовские продвинутые приколы, и про рафинировано авангардную серию «НЛО» Soft Wave, и про лоточные детективы вкупе со столь же безъязыкими фэнтези и «производственными триллерами», и про новое издательство «Андреевский флаг», публикующее тех писателей (вне зависимости от уровня дарования), что кем-то определены в «патриоты». (Никакого патриотизма у мастеровито имитирующего то «звероватость», то «православность» Вячеслава Дегтева я не вижу. Как не вижу новизны в опусах «мягковолновых» выдвиженцев «НЛО». И какого-либо смысла в писанине относительно «юных дарований», что весело раскручиваются предприимчивыми циниками.) Знаю. Даже радуюсь вчуже, что и такая проза находит издателя. Пусть цветут сто цветов -- только вдыхать все ароматы никто не обязан. А уж рапортовать обо всех запахах, коими довелось насладиться, тем более. Лучше опять-таки не числиться в критиках, чем, тыча перстом в элементарную безграмотность и с ученым видом толкуя о причинах ее «общественного успеха», невольно пиарить то, что и в руки взять совестно. Верно пел бессмертный Бумбараш: Слава Тебе, Господи! Настрелялся до сыти. К счастью, эту позицию разделяют не все мои коллеги. О них и поговорим.

Критика

Критику в этом году чехвостили, пожалуй, даже азартнее, чем литературу. Она и от высших заветов отступилась, и истинные цели порастеряла, и словесность бедную погубила, и сама то ли уже померла, то ли днями копыта откинет. Занимались этим интересным делом, конечно, и писатели, но все-таки преимущественно лица, числящиеся по ими же изничтожаемому цеху. Дело понятное: заявить прямо, что не устраивают меня (бойкого пиарщика, утонченного ценителя эзотерических красот, охранителя либо ниспровергателя всего вообще, партийного игрока, просто неудачника) конкретные сочинители статей и рецензий, которые, во-первых, худо-бедно умеют слово к слову ставить, во-вторых, думают о литературе совсем не так, как хотелось бы их обличителю (ям), а в-третьих, пользуются некоторым влиянием (чаще воображаемым, чем реальным), заявить эдакое, конечно, можно (в результате искомую песню мы и получаем), но оно как-то примитивно выйдет. Хоронить критику как таковую (имея в виду не столько даже приверженцев либеральных ценностей, сколько просто людей с более или менее известными -- хотя бы в литераторской среде -- именами) гораздо элегантнее: мы не счеты сводим -- мы об общем деле печемся. Былое величие восстанавливаем. О литературе (которую гады-критики уже вроде бы изничтожили) заботимся. А что по ходу дела сук, на котором сидим, пилим -- так это вроде бы и неважно. Дискуссия в «Литературной газете» досягнула таких сияющих вершин, что главный обличитель демократической шатии Виктор Топоров буркнул разыгравшимся витиям нечто, в переводе на русский язык сводящееся к сакраментальной формуле А сами-то вы кто? Еще более главный борец с либеральным лохотроном Владимир Бондаренко сообщил, что не только литература у нас цветет, аки райский сад, но и с критикой все не так уж плохо: и те, дескать, пишут, и эти, и сам я пера ни на миг не оставляю.

Не думаю, что сии основательные вразумления к чему-либо приведут: если литератору X его коллега Y не по сердцу, он не скоро успокоится. Недовольных коллегами «критиков» у нас пруд пруди. Кончится одна дискуссия -- закрутят другую. Милое дело, и не стоило бы оно стольких слов, кабы не привело к радостному выводу. Насладившись литгазетовской дискуссией, а равно прочей окололитературной белибердой, пышно представленной как в печатных СМИ, так и в Сети, я вдруг понял, что горжусь своей корпорацией. Той самой, которая во всем виновата и на ладан дышит. Той самой, которую имеют в виду борзые обличители, называющие или подразумевающие конкретные имена. Той самой корпорацией, которую давным-давно (еще и перестройки-то не было) идеально определил Сергей Чупринин: Критика -- это критики. А не сами понимаете кто.

Я вспомнил простые вещи. Идеально отлаженный и многоцветный отдел критики «Дружбы народов», руководимый Натальей Игруновой. Широкоохватную и скрупулезную Библиографическую службу «Континента», где методично работают Мария Ремизова и Евгений Ермолин (впрочем, их яркие статьи печатались и в других журналах). Новомирские «книжные полки» Ирины Роднянской, того же Ермолина, Дмитрия Бака, «комментарии» Аллы Латыниной, «периодику» Андрея Василевского, обозрения сетевой словесности Сергея Костырко (и его рубрику «Простодушное чтение» в «Русском журнале»). Колонку Александра Агеева «Голод» в том же «Русском журнале». Много где мелькающие рецензии Романа Арбитмана, которые давно пора сложить в книгу -- весьма увлекательный том получится (есть надежда на тиснение, есть). Новейшие «знаменские» работы Натальи Ивановой (прежде всего блестящую, смелую и насущно необходимую статью «Клондайк и клоны» -- №4), Карена Степаняна, Сергея Чупринина. Известинскую рубрику Александра Архангельского «Словарь современных писателей». Работу Николая Александрова на радиостанции «Эхо Москвы» и в телепрограмме «Порядок слов». Увы, уже редкие, но всегда весомые выступления старейшин нашего цеха -- Андрея Михайловича Туркова и Лазаря Ильича Лазарева. Итоговые (на сегодня) книги моих коллег -- «Скрытый сюжет» Натальи Ивановой (СПб., «Блиц»; а еще дополненная статьями биография великого поэта -- «Пастернак и другие», М., «Эксмо», да и сборник эссе «Ностальящее» -- М., «Радуга», хоть и датирован прошлым годом, но литературным фактом стал в году нынешнем), «В русском жанре» Сергея Боровикова (М., «Вагриус»), «Предостережение пишущим» Никиты Елисеева (СПб., «Лимбус Пресс», 2002; и эта книга стала доступна лишь в 2003 году), «Где сидит фазан» Андрея Зорина (М., «НЛО»), «Перемена участи» Сергея Чупринина (М., «НЛО»), прежде выпустившего огромный двухтомный справочник «Новая Россия: Мир литературы»). В этих книгах, статьях, рецензиях, заметках хватает мнений и оценок, которые я никак не могу принять, но никакие разномыслия (порой -- весьма болезненные) не могут поколебать моей приязни к тем, кто составляет настоящую критику и не мыслит себя без русской литературы.

А еще я подумал о том, что несколько наших журналов возглавляют критики («Вопросы литературы» -- Лазарев, «Звезду» -- Андрей Арьев, «Знамя» -- Чупринин, «Континент» -- Игорь Виноградов, «Новый мир» -- Василевский). И о том, сколько сил было отдано моими коллегами для «проталкивания» в издательства книг сегодняшних авторов. И о том, что Дмитрий Бавильский, Владимир Новиков, Евгений Шкловский сумели стать неординарными прозаиками во многом потому, что были и остаются настоящими критиками. И о том, что совсем не зря весной 1997 года была придумана Академия русской современной словесности (коллегия литературных критиков), которая теперь (пусть лишившись спонсорских денег) намерена в седьмой раз вручить свою награду -- премию Аполлона Григорьева -- лучшему автору 2003 года. Года для словесности трудного, но отнюдь не безнадежного.

А отца нашего общего -- Василия Кирилловича Тредиаковского -- поминать надо было, конечно, своевременно, 5 марта. Что ж, лучше поздно, чем никогда.