Формально вечер был открытием абонементной серии Московской филармонии с заглавием «Шедевры и премьеры». И это одно из любимых рудинских названий -- внешне абсолютно нейтральное, оно странным образом содержательно и прямо соответствует практике виолончелиста и художественного руководителя оркестра Musica Viva. Шедевры -- это известная музыка, если не шлягерная, то как минимум репертуарная. В рудинском исполнении она всегда звучит как новая или по крайней мере очень свежая. Премьеры -- результат не строго научных музыкальных изысканий. Так в поле рудинских концертов вместе с никогда не игранными, в основном старыми партитурами входит элемент просветительства, хотя на нем никто специально не настаивает. Рудин вообще не давит идеями, концепциями, идеологиями. Великолепный музыкант, один из самых авторитетных мастеров и виртуозов, редчайшего класса ансамблист и умный дирижер, знаток инструментальных стилей и композиторских эпох, он никогда не слыл ни разрушителем основ, ни атлантом-охранителем на пафосных котурнах. Даже стилистической тонкости и точности как собственной игры, так и манеры своего оркестра Рудин никогда не приписывал "аутентистских" мотиваций и намерений. Как будто бы стеснительно и сдержанно он объясняет про "исторически информированное" исполнение -- так же спокойно, как про шедеврально-премьерную линию репертуарного выбора. Кажется, что рудинские идеи едва ли не компромиссны -- от недостатка разного рода возможностей (инструментария, финансирования и т.п.). На самом деле никакое финансирование не заставило бы его уйти полностью, скажем, в "аутентизм", так же как слава не заставила обосноваться в концертном романтизме. Заборы идеологического лагеря мешали бы тихой свободе взаимоотношений с музыкой, которую музыкант на самом деле исповедует. Причем истово. И невзирая на подчеркнуто корректную манеру избегать не только исповедей, но и проповедей. И никакой ярлык за творческую карьеру к нему не приклеился. Равно как не прирос мессианский образ медиума или учителя, что свойственно многим славным коллегам. Тем временем именно Александр Рудин для огромного количества его сверстников и более молодых музыкантов нечто вроде талисмана, залог возможности здравых и честных отношений с искусством и партнерами. Возможности любить свое дело, не теряя с годами ни критической способности, ни исполнительского мастерства, ни профессионализма, ни живости, ни искренности. Рудин в свои 50 (абонементный концерт был его юбилеем) -- один из лидеров поколения: превосходный музыкант с негромкой славой, ненавязчивой одержимостью и таким широким репертуаром, какой мало кто мог бы осилить из имеющихся в наличии мессий.

В юбилейном концерте Рудин хотел играть семь виолончельных концертов, но остановился на шести. Программа кончилась в одиннадцать, и полный поначалу зал, конечно, редел, но и оставшихся к финальному Дворжаку хватило для полноценных оваций. Начали с Первого концерта Гайдна -- любимого композитора (никто его так много и так хорошо не играет, как Рудин со своим оркестром). Продолжили Карлом Филиппом Эммануилом Бахом -- не меньше Гайдна страстно любимым. Концерты шли в предельных темпах, что представляло иногда некоторые затруднения для оркестра: он чуть смазывал артикуляцию на поворотах между патетикой и галантностью. Но сольные партии (они же дирижерские) не теряли ни пластики, ни деталей прихотливых фраз (вроде бы и не холеных, но каких-то явно породистых, даже когда почти небрежных), ни места в текучей форме.

Концерт Георга Кристофа Вагензайля (потомственного венского императорского автора) стал обещанной премьерой -- очень красивая музыка, нежная, гибкая и сумеречно театральная. С маскарадной виолончельной каденцией с птичками, громом и шумом ветра. Первое отделение завершал виртуозно романтический Антонин Крафт -- с большой концертностью в материале и с большим мастерством, даже, кажется, чуть иронически сыгранный.

Второе отделение -- для сильных духом. Юбилей по Рудину не торжество с гостями и приношениями, а повод заставить близких принять непростые подарки от именинника. Таким подарком был назначен Второй виолончельный концерт Шостаковича (когда-то он послужил подарком самому Шостаковичу и был впервые исполнен в день его 60-летия) -- так же не похожий на Первый, репертуарный, как ночь на день. Страшная, прозрачная, холодная музыка, ледяной отсвет на поле троллей. Публику заранее попросили воздержаться от аплодисментов, предупредив, что сразу после будет Сибелиус. Две пьесы для виолончели с оркестром, обе о душе (еще одна российская премьера) -- и вот оно, почти утешение, тролли спят. И каменистый Шостакович, и согревающий, хотя не без собственных троллей Сибелиус -- все сыграно без нажима, все точно по интонации, все предельно внимательно по звуку. Потом знаменитый Дворжак на сладкое, не всякому молодому конкурсному лауреату данный с такой пылкостью и так свободно. Даже с дирижером (появившимся во втором отделении за пультом Александром Ведерниковым) спелись, несмотря на очевидную разницу в темпераментах. Известно же, что Рудин уникальный ансамблист, способный незаметно увести за собой даже дирижера или с легкостью оставить эти намерения, дав партнеру волю, например, развлечь и потрясти слегка оркестр Musica Viva, замечательно справлявшийся в этот вечер с ролью аккомпаниатора, а другого и не требовалось. Впереди у оркестра -- сильные партии. Его сезон впечатляет: три оперы XVIII века в концертном исполнении (Гендель, Гайдн, Чимароза), оратория Вивальди «Торжествующая Юдифь» с барочным кастингом солистов, работы с Кристофером Мулдсом, с Николаем Луганским и прочими, в том числе на счастливо возобновленном фестивале «Посвящение».