В августе 2008 года Россия вмешалась в грузино-югоосетинский конфликт и этим открыла новую главу своей кавказской истории. Хотя война с Грузией и последующее признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии были -- по крайней мере формально -- актами внешней политики, за ними последовали определенные сдвиги в политике Москвы на российском Северном Кавказе. Президент Дмитрий Медведев уделяет подчеркнуто много внимания кавказской политике, но из ежедневной хроники пока не явствует, что на самой взрывоопасной российской территории становится безопаснее и лучше жить.

Социологические опросы свидетельствуют, что жители остальных, некавказских регионов России все отчетливее воспринимают Кавказ как «чужую землю». Уже в недалекой перспективе станет ясно, справится ли страна с задачей интеграции Северного Кавказа. Кавказ еще может быть вовлечен в очередной российский модернизационный проект. В противном случае южную российскую окраину ждет если и не отделение, то во всяком случае отдаление от остальной России -- с сопутствующей архаизацией, дальнейшим экономическим упадком и неизбежным ростом конфликтности. Но даже в этом случае Россия просто в силу географических причин не сможет закрыться от кавказских проблем: мы останемся лицом к лицу с северокавказским демографическим взрывом. Для России по-прежнему предпочтительнее найти решение кавказским проблемам и интегрировать его. Но надежных инструментов для такой работы и готового общественного мнения у Москвы пока, к сожалению, нет.

В 2008 году в Кремле еще, видимо, казалось, что улучшить ситуацию в северокавказских регионах можно путем простого переназначения президентов. Летом и осенью 2008 года Дмитрий Медведев продолжил начатую еще при Владимире Путине работу по ротации «отряда» северокавказских президентов и назначил бывшего конституционного судью Бориса Эбзеева главой Карачаево-Черкесии, а бывшего десантника Юнус-Бека Евкурова -- президентом Ингушетии.

22 июня 2009 года автомобиль г-на Евкурова взорвали на окраине Назрани. Президент Ингушетии выжил, но теракт показал, что диверсионное подполье на Северном Кавказе все еще способно на дерзкие атаки. Даже после того, как весной 2009 года официально прекратилась контртеррористическая операция в Чечне.

За два месяца, пока раненый президент Ингушетии проходил реабилитацию, стало очевидно, что даже самые удачные замены региональных руководителей не могут решить проблем управляемости и коррупции на Северном Кавказе. Лучшие назначенцы федерального центра столкнулись с активным противодействием сложившейся в республиках за последние 15--20 лет этнократии -- слоя местных чиновников, которые привыкли по своему усмотрению расходовать поступающие из центра деньги. Причем так, чтобы никто не имел возможности проверить отчетность. При этом в ряде регионов Кавказа местные чиновники, с одной стороны, "торговали нестабильностью" с Москвой, добиваясь увеличения финансирования под угрозой активизации боевиков, а с другой -- финансировали боевиков, покупая у них собственную безопасность за те же федеральные деньги.

Несколько иначе выглядела ситуация в Чечне, где находящаяся у власти элита сформировалась в процессе второй чеченской войны. Молодому чеченскому лидеру Рамзану Кадырову удалось найти общий язык с сословием бывших комбатантов, не так давно дравшихся против России, и убедить их в том, что развитие чеченского этнонационального проекта возможно и в рамках Российской Федерации. Условиями для развития этого проекта стали практически полная автономия Чечни в силовых вопросах и почти неограниченное финансирование, которое сделало разрушенную республику цветущей, хотя и почти лишенной производственной базы.

Кадыровский рецепт постепенно стал примером для подражания, а личное влияние Рамзана Кадырова на Северном Кавказе выросло. Но чеченская ситуация во многом оставалась уникальной, поэтому даже при желании воспроизвести ее на сопредельных территориях было бы почти невозможно. Кроме того, хотя проект «чеченизации Чечни», начатый еще в 1999--2000 годах, во многих отношениях можно признать успешным -- бремя ежедневной войны снято с плеч российской армии и милиции, сама война стала заметно менее интенсивной, в республике развернуто колоссальное строительство, -- у него обнаружились издержки.

На самого главу Чечни то и дело косвенно падала тень резонансных преступлений, совершавшихся то в Чечне, то в Москве, то за пределами РФ. Достигнутый Чечней уровень фактической внутренней автономии сделал ее статус субъекта федерации в достаточной степени формальным. Многие наблюдатели стали замечать, что территориальные органы федеральной власти в Чечне (например, МВД) лишь номинально включены в соответствующие вертикали. А главное, что привязывает этот регион к остальной стране, -- федеральное финансирование. Пожалуй, высшим выражением российских сомнений в правильности происходящего в Чечне стало появление этим летом на страницах московской печати данных об апрельском 2010 года боевом эпизоде в чеченских предгорьях, в котором федеральный спецназ, дравшийся с боевиками, оказался в крайне затруднительном положении из-за бойцов чеченской милиции, якобы вступивших с боевиками в контакт. Эти обстоятельства, бесспорно, подлежат прокурорской проверке, но даже без этого эпизода ясно, что система, построенная в Чечне, имеет не только плюсы.

Чеченский проект создавался в президентство Владимира Путина, для которого проблема Кавказа в 1999--2000 годах сыграла роль политического трамплина. С осени 2009 года новый президент Дмитрий Медведев начал осуществлять свой проект северокавказского урегулирования. Он объявил, что за Кавказ будет отвечать специальный федеральный чиновник с широкими полномочиями, которые позволят ему навести порядок в кавказской кадровой политике и избавиться от коррумпированных кланов, а также привлечь на Северный Кавказ инвестиции. Деньги, а не танки и спецназ, должны были, по мысли главы государства, сделать Северный Кавказ мирной и процветающей провинцией.

Зимой 2010 года из состава Южного федерального округа был выделен Северо-Кавказский федеральный округ -- Ставрополь и шесть из семи горных республик, за исключением Адыгеи. Полпредом и главным антикризисным менеджером был назначен бывший губернатор Красноярского края Александр Хлопонин, получивший нигде четко не сформулированные, но беспрецедентно широкие полномочия: он стал первым полпредом, который одновременно по должности занимает пост вице-премьера федерального правительства. Полпред сразу обозначил приоритеты: он собрался развивать на Кавказе энергетику, транспорт, туризм, науку и образование, параллельно борясь с коррупцией и создавая новые рабочие места. На экономическом форуме в Санкт-Петербурге был представлен впечатляющий проект северокавказского горнолыжного кластера, стоимость которого предварительно примерно вдвое больше, чем Олимпиады в Сочи.

Официальные отчеты силовиков за последние полгода могут на первый взгляд внушить оптимизм. Несколько именитых и влиятельных полевых командиров уничтожено, включая таких «идейных» борцов за дело исламского «Эмирата Кавказ», как Саид Бурятский и Анзор Астемиров. Эмир Ингушетии Магас пленен и находится в «Лефортово», чего давно уже не происходило с главарями такого ранга. Наконец, в августе в Интернет проникли сведения о явном конфликте внутри «Эмирата» -- судя по всему, часть чеченского крыла этого движения отказалась признавать верховенство нынешнего террориста номер один Доку Умарова. Часть экспертов поспешила с выводами об окончательном крахе подполья, однако нынешнее кавказское подполье и медленно, но неуклонно растущее сообщество сочувствующих боевикам ориентировано не на конкретного командира, а на идею. Даже будучи разрозненным и лишенным регулярной связи и единого командования, оно остается огромной проблемой: взрывы шахидок в Москве 29 марта 2010 года показали, что гарантий безопасности нет даже в хорошо охраняемой российской столице, а постоянные взрывы и бои на Кавказе ставят под сомнение любые инвестиционные проекты.

Со всеми этими проблемами уже столкнулся полпред Дмитрия Медведева на Северном Кавказе. Через полгода после создания СКФО пока нет и намека на то, что окружное руководство действительно превратится в инстанцию, значащую больше, чем республиканские этнократии, сможет эффективно сыграть на понижение их роли и добиться снижения уровня нестабильности, достаточного для прихода инвесторов.

В Дагестане всю минувшую зиму длился политический кризис, связанный со сменой главы региона. В итоге Дмитрий Медведев внес кандидатуру Магомедсалама Магомедова только после того, как в свои полпредские права вступил Александр Хлопонин. Разумно было бы предположить, что новый дагестанский лидер станет первым кавказским президентом, специально подобранным для эффективного сотрудничества с полпредством. То есть в идеале «техническим» президентом, роль которого сведется к обеспечению округу максимальной возможности вычистить региональную авгиеву конюшню.

Однако Магомедсалам Магомедов не слишком сильно отступил от сложившихся в Дагестане политических традиций, в основном заложенных его отцом, который возглавлял республику с 1994 по 2006 год. Г-н Магомедов попытался сформировать максимально широкую коалицию местных групп влияния, ориентированную на главного дагестанского лоббиста в Москве, бизнесмена и сенатора Сулеймана Керимова. Когда в августе 2010 года Дмитрий Медведев предложил Магомедсаламу Магомедову и Александру Хлопонину предъявить результаты их полугодичной деятельности, им нечего было ответить. Поэтому они просто попросили усилить не справляющуюся с боевиками местную милицию местными же отрядами и дать Дагестану еще федеральных денег. Дагестан, таким образом, недвусмысленно обнаружил желание стать как Чечня -- усилить свою силовую автономию и улучшить финансовую подпитку из центра.

Идея создания «дагестанских батальонов», судя по всему, не встретила серьезного неприятия в Кремле. Во всяком случае сразу же после совещания Магомедсалам Магомедов получил возможность сменить министра внутренних дел Дагестана, оставшегося от прежней команды. Началось активное обсуждение «национальных формирований» с непременными указаниями на удачный пример Чечни. В Дагестане, правда, нет этнически однородного населения и некому, как в Чечне, воспринять усилия власти как некий этнонациональный проект. Нет там и сословия бывших комбатантов, готовых мобилизоваться в новые правительственные отряды, если не считать разрозненных отрядов ополчения 1999 года, на деле боевых групп ведущих дагестанских политиков, до сих пор конкурирующих друг с другом.

Представить себе интеллигентнейшего Магомедсалама Магомедова принимающим смотр вооруженных камуфлированных бородачей, готовых по одному его слову броситься на врага, тоже непросто, хотя среди его нынешних политических союзников есть личные друзья Рамзана Кадырова, вполне годные на эту роль.

Возможно, при определенной сдержанности и умении в Дагестане действительно смогут сформировать боеспособные местные части из приверженцев традиционного суфийского ислама, готовых, как кадыровцы, рассматривать войну против «Эмирата Кавказ» как свой личный джихад.

Санкционируя появление очередной республиканской гвардии по кадыровскому образцу, Москва рискует расписаться в том, что наличных, штатных силовых инструментов в виде милиции, УФСБ, стоящих в Дагестане подразделений Минобороны ей не хватает, чтобы справится с ситуацией. Причем ситуация выглядит так, будто даже ремонту эти штатные инструменты уже не подлежат, и единственный выход -- создание новых, по своей сути чисто колониальных боевых единиц.

Попытка воспроизвести чеченские рецепты в Дагестане и где бы то ни было еще по соседству не просто рискованна сама по себе, она по смыслу противоречит интеграционной затее с СКФО. Если, конечно, считать СКФО интеграционным проектом, а не примерным проектом границы, по которой Северный Кавказ со временем окажется «отстегнут» от Российской Федерации.

К слову, несмотря на то что с опасных для территориальной целостности времен начала второй чеченской войны прошло уже 11 лет, идея отделения Кавказа отчетливо присутствует в российском общественно-политическом контексте. По данным «Левада-центра», тех, кто считает, что в 1999 году стоило не водить войска в Чечню, а отделиться от нее, по-прежнему около 40% -- больше, чем тех, кто считает тогдашние действия Москвы верными. Логично предположить, что если человек летом 2010 года убежден, что 11 лет назад стоило укрепить границу, значит, его не слишком впечатляют отчеты о позитивных изменениях в Чечне. С высокой долей вероятности можно считать, что если бы социологи заменили Чечню на Северный Кавказ, распределение ответов не слишком изменилось бы.

Этот тренд прекрасно чувствуют некоторые политики федерального уровня -- вице-спикер Госдумы Владимир Жириновский сказал, например, что бюджетные ассигнования на Северный Кавказ рискуют оказаться бессмысленной тратой денег, даже если туда уйдет целиком весь государственный бюджет. Правда, вице-спикер сделал оговорку: так может случиться, если на Кавказе сохранится нынешняя система республик с их плохо контролируемыми этнократиями. Выход он видит в ликвидации «этнических квартир», то есть в этнокультурной, политической и гражданской гомогенизации Северного Кавказа и интеграции его с остальной страной.

Некоторым наблюдателям показалось, что предложение Рамзана Кадырова об отказе глав регионов от президентских титулов тоже может быть частью программы, направленной на снижение статуса республик. Даже появилась версия, будто чеченский президент выступил со своей идеей не по собственной инициативе. Если и так и в Москве снова подумывают об ограничении республиканских суверенитетов, линия сопротивления сразу обозначилась: пожалуй, самый скромный из северокавказских руководителей Борис Эбзеев в начале этой недели заявил, что обсуждать вопросы отказа от национальных республик пока не стоит. Этнократии будут защищать свои привилегии не жалея сил. Впрочем, своими действиями в Дагестане федеральный центр показывает, что не собирается конфликтовать с ними, а, наоборот, готов поддерживать. Вместо всесторонней интеграции Северного Кавказа на повестке, увы, его дальнейшее превращение из части территории единой страны в колонию -- со всеми вытекающими последствиями.