Устроители проходящего сейчас в Петербурге фестиваля Петрушевской -- они зовутся «Международная ассоциация центров современной культуры «Живая классика» -- несомненно, из породы ангелов. Понятно же, что никаких тут не может быть коммерческих выгод, а одно только бескорыстное увеличение количества добра. В самом деле, изыскать какие-то материальные ресурсы и потратить их на то, чтобы в городе стало как можно больше Людмилы Петрушевской, -- благородный идеализм, каковому совсем уж, казалось, места нету в прагматичной действительности.

Впрочем, мы в своем Петербурге вовсе без Петрушевской не сидели: в Малом драматическом театре -- Театре Европы благополучно идет прославленный и увенчанный всеми возможными лаврами спектакль «Московский хор» по ее пьесе, два его представления естественным образом вошли в афишу фестиваля. Специальной же фестивальной акцией стала выставка в Музее Ахматовой «Людмила Петрушевская в саду других возможностей», вернисаж программу официально и открывал.

Сама Людмила Стефановна говорит: «Это самодеятельность. Хобби -- это счастье, граждане, ну давайте заниматься другим!» Да, счастье, понимаешь, глядя на акварельные портреты (в том числе известные автопортреты, послужившие оформлением книг Петрушевской), натюрморты из серии «Мания розы», -- бумага, несомненно, хранит состояние счастья, в котором пребывал рисовавший. Еще есть серия «Песнь натурщицы», сопровождаемая текстом, как всегда, нежным и смешным, с фирменным петрушевским сплавом щемящего лиризма и рефлексии по поводу, в частности, клитора. И страшноватая серия «Танцы» -- танцы эти большей частью со смертью. И комиксы -- там собаки перезваниваются, не всякие их речи сгодятся для цитирования в газете, однако Петрушевской, разумеется, можно -- она ведь властительница и судия русского языка во всех его пластах. И тут же простодушные и обаятельные картинки из жизни поросенка Петра, героя нарисованного Петрушевской мультфильма. И уморительные «объявления»: «Мыши не блеют. Мыши», «Срочный лифтинг. Ключ у лифтера», «Ашот, царь всея Руси», «Сволочь на ночь», «Продается карликовый двучлен» -- это все шуточки, конечно, но бывают такие всеобъемлющие таланты, что к чему бы ни прикасались, к самым пустякам -- и те становятся благословенны этим талантом.

Петрушевская признается: «Еще я вышиваю, всякими бусами, деталями будильников...» -- тут профан глупо бы посмеялся, но для него устроен еще один зал: афиши с автографами, которые расскажут профану, что он имеет дело с крупнейшим российским драматургом второй половины XX века, что за возможность ставить ее пьесы боролись с цензурой главные театры, а когда побеждали в этой борьбе -- выходили спектакли, лучше которых, может, в биографии многих режиссеров и актеров и не было. С афишей «Трех девушек в голубом» в Ленкоме (исписанной восторженными благодарностями Марка Захарова, Татьяны Пельтцер, Инны Чуриковой) зарифмованы парящие в воздухе три платья синеватых тонов и зонтик, с «Чинзано» -- летучая бутылка и стаканы. Плюс видео: на вернисаже крутили как раз «Московский хор» МДТ.

Фрагмент записи другого замечательного спектакля -- «Квартиры Коломбины» в «Современнике» -- сама Петрушевская выбрала для начала своей программы «Кабаре», которую представила в Театре эстрады. Это стало горьким напоминанием, что (не поверил бы, кабы сам не видел) в 86-м Роман Виктюк умел так здорово ставить, и, берусь утверждать, «Квартира Коломбины» -- столица театральной судьбы Лии Ахеджаковой...

Про «Кабаре» наша газета уже рассказывала (см. «Время новостей» от 19 марта 2008 года). В Петербурге оно предстало в общем таким, как в описании коллеги Дины Годер. Прибавлю лишь, что программа вызвала чуток даже пугающее восхищение безграничностью творческих возможностей Петрушевской. Кроме того, что она отменно, выразительно, мастерски играя тембрами и регистрами, поет всевозможные шлягеры, к которым написала новые, то трогательные, то гомерически смешные тексты, и превосходно читает свои знаменитые стихоафоризмы -- «парадоски» («Страсть -- это вор жизни и денежек / а любовь -- бедное больное счастье»), она поражает необыкновенным профессионализмом сценического поведения. Владение залом, энергообмен с ним таковы, будто к своим семидесяти Людмила Петрушевская полвека провела не за письменным столом, а именно на сцене.

Дальше фестиваль шел без личного участия заглавной героини. На Малой сцене ТЮЗа Галина Бызгу поставила сказку «Черное пальто» (поставила по новой, поскольку несколько лет назад уже работала над ней в мастерской Григория Козлова в Театральной академии). Спектакль удался: режиссер переложила на точный театральный язык страшную и горестную историю про то, как «одна девушка вдруг оказалась на краю дороги зимой в незнакомом месте...» - саспенс нагнетается по капле, хотя сразу ясно, что «здесь нехорошо», постепенно понимаем мы, что незнакомое место -- потустороннее, и девушка блуждает между смертью и жизнью, с которой решила покончить. И -- спасается, и встреченную в сумраке товарку по суициду спасает, и следует настоящий петрушевский катарсис, какой случается в ее пьесах и прозе, когда она милосердно решает не оставлять героев в аду.

Пять актеров, прежде всего Александра Ионова -- Девушка, работают ладно, без пережима, со вкусом, при минимуме оформления (художник Алексей Вотяков повесил двое качелей, и все) заставляя неотрывно следить за переливами мизансцен и интонаций.

Актерский вечер на Малой сцене Театра Ленсовета такой гармоничностью всех компонентов не отличался. Ветераны ТЮЗа решили по случаю фестиваля сыграть разок «Любовь» и «Я болею за Швецию», которые в 70--80-е годы шли на тюзовской сцене в постановке Зиновия Корогодского. Вышло неровно, прежние исполнители и введенные молодые актеры Экспериментальной сцены Анатолия Праудина играли приблизительно, бледно. Героиней вечера стала Ирина Соколова -- она вышла Матерью в «Любви» и Старухой в «Я болею за Швецию», и огромным мастерством в выделке всех оттенков и микродеталей, чуткостью к слову, органичностью гротеска, растущей из ощущения его жизненной правдивости, душой, наконец, выдающаяся актриса была конгениальна драматургу. Она участвовала еще в читке пьесы «Бифем» про двухголовую мать-дочь, заставив горячо желать полноценной инсценизации этого совершенно убойного сочинения.

Впереди еще конкурс студенческих и ученических работ, и это логичное завершение проекта: к текстам Петрушевской приобщаются все новые поколения. Чей же еще фестиваль проводить ассоциации «Живая классика»? -- ведь Петрушевская самая настоящая живая классика и есть. С ударением на оба слова. Классика -- теперь уже бесспорно. Никто из писавших и пишущих по-русски ее современников не обладает таким феноменальным слухом к речи и такой почти сверхъестественной способностью, выжимая квинтэссенцию этой речи, претворяя ее в изумительное художество, рождать трагический, беспощадный, нежный, пронзенный состраданием и освещенный любовью мир. Время пусть расставляет по ступеням иерархий и печатает ярлыки, но вот я лично, тридцать лет любя этот мир и сейчас снова войдя в него, в очередной раз уверился: вообще-то Людмила Петрушевская не меньше Чехова.

А живая -- да, конечно, она, как всегда, предстала на фестивале, по слову Цветаевой, «такой живой и настоящей на ласковой земле».