Этот вернисаж был похож на многолюдный, шумный, счастливый домашний праздник, все гости которого друг друга знают, потому только радуются невообразимой толчее. Хотя герой импровизированного юбилейного торжества родился 115 лет назад, да к тому же в июле, а не в октябре. Но его звали Лев Бруни, и это многое объясняет. «Для московских интеллигентов он был всеобщим любимцем -- Левушкой Бруни, счастливо сочетавшим блистательную талантливость, интеллектуальное богатство и беззаботность», -- писал о своем учителе по Вхутеину Виктор Эльконин. Таким он и остался в благодарной памяти наследников, членов безразмерного на сегодня фамильного клана, а также потомков друзей и коллег, которые продолжают ощущать себя своего рода членами легендарной семьи.

На самом деле реальным поводом для экспозиции «Акварельное состояние. Искусство Льва Бруни (1894--1948)», открывшейся в выставочном зале «Домик Чехова» на Малой Дмитровке, стал не просроченный день рождения (Льву Александровичу в этом смысле вообще не везет -- Третьяковка его столетие отметила серьезной ретроспективой с опозданием в шесть лет, в 2000 году). Организаторы проекта, бездомная, но очень высоколобая галерея Г.О.С.Т. и издательство RA (то есть «Русский авангард»), выпустили книгу «Жизнеописание художника Льва Бруни» тоже причастного к этому клану искусствоведа Андрея Сарабьянова; книгу -- подробнейшую летопись трудов и дней маэстро, подкрепленную отзывами современников и сотнями цветных репродукций произведений. Иначе говоря, они издали некоторым образом каталог-резоне. И для российского артмира выход этого стопудового тома в самом деле праздник. Кстати, полную версию, которую не потянула типография, всякий желающий (особенно ограниченный в финансах -- книга, естественно, недешева) может увидеть в Интернете по адресу www.bruni-sarabyanov.ru.

Конечно, работа Сарабьянова не столько ученое аналитическое исследование, сколько биографическая хроника. Но это и к лучшему -- читается она завлекательнее любого детектива. Жизнь Бруни, как и его творчество, была пестра и многообразна. Представитель именитой художественной династии (мать -- внучка акварелиста Петра Соколова, отец -- архитектор, потомок по боковой линии академика Федора Бруни, автора «Медного змия») до революции учился и в петербургской Академии художеств, в кондовой мастерской батальной живописи, и в вольном Париже -- надо сказать, ни те, ни другие уроки конкретной пользы не принесли. Потом легкий флирт с мирискусниками, авангардистские эксперименты, создание кружка «Квартира №5» (по номеру помещения, в которой находилась петроградская мастерская на Университетской набережной), где мирно общались Маяковский и Мандельштам, Хлебников и Зданевич, Татлин и Тырса. Роман с футуристами, рельефы в татлинском духе. После революции -- бегство «левого художника» в белогвардейскую Сибирь, плакаты для колчаковского «агитпропа» (большевики это отчего-то проморгали). Затем зимами служба инспектором ИЗО Наркомпроса, а весной -- жизнь в уединении под Козельском и уроки религиозной мудрости у оптинского старца Нектария. В 1923-м -- переезд в Москву по приглашению главного советского духовидца Владимира Фаворского, одного из столпов Вхутемаса--Вхутеина (организованные в 1920 году Высшие художественно-технические мастерские, с 1926 по 1930 год -- Высший художественно-технический институт, -- самая главная кузница мастеров авангарда в Москве). А с 1930-х еще более наполненная драматическими контрастами жизнь в тоталитарную эпоху. Для себя -- зарисовки из Крыма, Средней Азии, Грузии, портреты членов многочисленной семьи, трогательная анималистика. Для «них», посадивших и расстрелявших брата, -- фрески «Портрет И.В. Сталина», «Труд хлопкоробов», «Колхозный сад в цвету», роспись плафона зрительного зала Центрального театра Красной армии (она, кстати, сохранилась). Вроде бы счастливая жизнь в окружении учеников, которые его обожали, репутация гедониста и скомороха. А рядом трагедия: смерть троих детей. Его чудом миновали сталинские репрессии, однако в 1933-м он был лишен избирательных прав, а обвинения в формализме стали рутиной. В общем, человек, чья судьба и поэтика скроена из противоречий, как и сам внешний облик: «верх лица даже отчасти юпитерский, низ немного одутловато-ребячий» (Константин Эдельштейн).

Но на очень цельной выставке в «Домике Чехова» этих контрадикций не увидишь. Во-первых, согласно названию собранная по частным коллекциям экспозиция «Акварельное состояние» состоит главным образом из камерных работ Бруни -- галерея Г.О.С.Т. специализируется на графике (хоть и есть, например, хрестоматийный «Портрет О.Э. Мандельштама» 1915 года, написанный маслом, и еще несколько ранних картин). Во-вторых, ранних «левых» вещей практически не сохранилось, а официозные фрески и панно даже в виде эскизов не влезут на два компактных этажа старинного особняка. В-третьих, устроители в самом деле хотели добиться атмосферы юбилея, когда о главе семьи в один голос все говорят только хорошее. Потому бесчисленные пляжи, спящие дети, пейзажи, звери. Это не столько «акварельное состояние», сколько идиллическое, умиротворенное настроение.

Лев Бруни был незаурядным человеком: добрым, общительным, противоречивым, всегда артистичным. Лев Бруни был блестящим художником, изощренным колористом (хоть мемуаристы вспоминают, что краски выбирал наобум, но с каждой мог выделывать цирковые оптические чудеса). Его черно-белая графика приближается к восточной каллиграфии по чистоте игры линий. В мастерской у него висели работы блестящих предков Соколовых, и он, смеясь, говорил: «У меня в жилах течет акварель». Так что новая выставка демонстрирует искусство жизни в буквальном смысле слова.