Вечером в воскресенье под пасмурным небом Соборной площади аккурат между ансамблем колокольни Ивана Великого и Архангельским собором зависла мощная в своей лаконичности и красоте надпись: «Мир русского мира» -- что бы это ни значило. Не предвещавшая, надо признать, ничего специально хорошего. Впрочем, почтенная публика, собиравшаяся на площади на благотворительный концерт оперных звезд, долго взирать на сей удивительный текст не смогла. Добредя от Кутафьей башни до Царь-пушки прогулочным шагом, разглядывая соборы и вальяжно занимая места, красивые зрители вдруг без пятнадцати восемь оказались под проливным дождем, сопровождавшимся порывами колючего ветра. Тем, кто уже успел усесться и ко всему имел зонт, повезло больше. Тем, кто только еще протискивался между пластмассовыми рядами и вечерними туалетами, -- значительно меньше. Им приходилось садиться прямо в холодные лужи, в секунду образовавшиеся на пластмассовых стульчиках и упрямо не поддававшиеся миниатюрным салфеткам и бумажкам, извлекаемым из карманов и дамских клатчей. Продавщицы подушек, зонтов и пледов при этом остались где-то вдали, у входа на площадь. Минут тридцать парадная публика, тихо нахохлившись, сидела с зонтами сверху и в лужах снизу и на «мир русского мира», а также на музыкальные инструменты, стоявшие на открытой (то есть совсем без навеса) сцене и накрытые целлофаном, не обращала большого внимания.

Потом дождь все-таки перестал. Голос с неба извинился за доставленные неудобства и пообещал, что «через несколько минут мы начнем». Действительно, еще минут через пятнадцать странная надпись сменилась другой -- куда более внятной, а именно: «Великая культура России». Точка. И картинки вокруг -- Пушкин, Солженицын, Цветаева, Шостакович, Гагарин, матрешка. Последние двое -- как особенно, видимо, знаковые для России, ее величия или культурности, что ли.

Поеживаясь, музыканты Российского национального оркестра заняли мокрые стулья на сцене, бодро выбежал дирижер Михаил Татарников, радующийся в том числе и тому, что у него стоячая работа и сухие штаны. В динамиках раздался сокрушительный грохот, треск, щелчки, побулькивания, похрюкивания и свист. Оркестр заиграл, и звук из динамиков был похож на тот, который издает мой старый телевизор на даче. «Рассвет на Москве-реке» Мусоргского в видео-декорациях Бориса Краснова, живописавших, что бы вы думали, действительно какой-то рассвет на какой-то реке, сменился Каватиной Людмилы Глинки: на сцене появилась сверкающая красотой, естественностью и свежестью Анна Нетребко.

Жуткий треск динамиков не мог скрыть очарования и умелости ее голоса, выведенного на несколько уровней громче оркестра. Но мешал он все-таки сильно. Улыбнувшись, звезда взмахнула рукой, и микрофоны, создававшие ей и публике столько неудобств, с грохотом полетели на пол. Главная героиня вечера продолжила петь без надоевшей подзвучки. Баланс оркестра и солистки стал естественным, но вскоре снова поменялся -- звукорежиссеры решили поймать Нетребко в другие микрофоны, и все делали на ходу. Минут через двадцать после начала мероприятия операторы все-таки справились с техникой.

Дальнейшее было поспокойнее. Паата Бурчуладзе с большим драматическим и вокальным нажимом пел монолог Бориса про власть и страсти и арию Кутузова про Москву из «Войны и мира» Прокофьева (в этот момент Краснов рисовал на рамке-экране почему-то какие-то хаты в левитановских красках). Юлия Герцева, заменившая изначально проанонсированную Ольгу Бородину, пела Любашу и Марфу. Сергей Скороходов аккуратно и благородно исполнил арию Ленского. И на словах «Куда, куда вы удалились» на видео повалил снег, так что даже похолодало. Дуэт Иоланты и Водемона Нетребко и Скороходов исполнили справно, закончив свое выступление позой рабочего и колхозницы. Из всех солистов Нетребко оказалась единственной, кто в этих фантасмагорических условиях продемонстрировал и безупречное качество, и музыкальный дар. Хор Академии хорового искусства в своих номерах (Бортнянский, Кастальский) и плетневский оркестр в торжественной увертюре «1812 год» Чайковского (где за пульт встал сам Плетнев, выбравший версию увертюры с хором) были так же внимательны, но их не так легко было расслышать.

Зато постепенно становилось понятнее про чудную надпись, задавшую мощную интригу этой необычайной вечеринке. «Мир русского мира» оказался смесью грандиозной помпезности, лихости, претенциозности, пошлости россыпью, безалаберной организации, бездумно составленной программы («из русского нам что-нибудь»), духовности непременной и отдельного мастерства, каковое нам совершенно не жалко красиво поставить на улицу между соборами под дикий дождь и треск аппаратуры. Пусть оно там стоит.

Еще в программе между Кастальским («Хвалите имя Господне») и увертюрой «1812 год» должна была быть речь С.В. Медведевой -- главы попечительского совета «Духовно-нравственная культура подрастающего поколения России». Но тут, по неизвестным причинам (возможно, задержка мероприятия или неблагоприятные погодные условия стали тому виной) что-то не срослось.

Вообще, если б такое дело (а именно шикарные оперные голоса разной степени свежести и значимости) происходило где-то в горячей точке, на дымящихся развалинах, когда звезду спускают по веревочной лестнице с могучего вертолета, а пары патриотизма, энергично клубясь, поднимаются этой звезде навстречу, то тогда претензий к программе, звуку и влажности под задом и на авансцене не было бы совсем. Но тут ведь совсем другое. И не то чтобы это был первый, весь такой экспериментальный оперный оупен-эйр, в том числе даже и в нашем отечестве. Однако есть ощущение, что будь он хоть сто первый, все равно случится то же. Нахальный нахрап, золото на голубом и площадная соборность в качестве основного и единственного способа культурного времяпрепровождения, а заодно и смысла нашего высказывания о себе.