Последнюю премьеру Ленкома -- «Визит дамы» в постановке Александра Морфова, сыгранную еще осенью, -- я тогда пропустила. Потом читала отзывы критиков: они писали о том, что режиссер переделал пьесу, сильно омолодив главных героев и превратив страшновато-гротескную историю мести богатой старухи когда-то предавшему ее любовнику в мелодраматическую сказку о любви. И еще замечали, с каким сочувствием зритель следит за тем, как жители нищего городка влезают в долги и кредиты, рассчитывая на миллиард, обещанный богачкой за смерть постаревшего красавца.

На премьере роли дюрренматтовской миллиардерши Клары Цаханассьян и ее бывшего бойфренда Альфреда Илла играли ленкомовские молодые первачи: Мария Миронова, которую в последние пару лет вознесли хвалами необычайно высоко, называя уже и великой, и единственной трагической актрисой, и т.п., и эффектный жен-премьер Александр Лазарев, выходящий в ролях любовников практически во всем репертуаре. Выбор таких актеров на главные роли сам по себе определял так много, что я решила сходить на «Визит дамы», когда эту пару станет играть второй состав. Надеялась, что в такой ситуации спектакль станет смотреться по-иному и, может быть, обнажится какой-то глубинный замысел режиссера. Не тут-то было.

Главные ожидания были связаны с новой исполнительницей роли Клары: во втором составе вместо Мироновой, которая, казалось бы, никак не может перестать носить за собой свою увенчанную наградами роль Федры, теперь всякую роль погружая в любовный надрыв, лихорадку и многозначительность, вышла лучшая клоунесса Ленкома Олеся Железняк. На самом-то деле именно Олесе Железняк -- актрисе живой, смешной, гротескной, любящей парадоксальные смещения и острую характерность, -- эта роль очень подходит. Кто лучше нее смотрелся бы в образе язвительной фурии -- тетки со вставным глазом, искусственной ногой, фарфоровой рукой и т.п., стервозной полуживой куклы, собранной из кусков после катастрофы, но продолжающей коллекционировать дураковатых молодых мужей и готовить унижение целого города, когда-то обидевшего ее. В традиционном раскладе, конечно, ей для этой роли надо было бы постареть лет на тридцать, но ничего, можно и так. Так нет, дурашливая Железняк затянута в платья Барби, ей велено быть томной, она вздыхает, вкладывает, сколько может, печальной страсти в свой хрипловатый, сорванный голос, обливается слезами и ведет роль без тени юмора. Да, иногда на пару минуток ей разрешается «выдать сорванца», стать непосредственной девчонкой, шлепающей босиком, но это лишь затем, чтобы зритель умилился рассказу о юной любви, пышным и пошлым цветком расцветающей прямо у нас на глазах. Тут и узорные пятна света на земле и стенах, будто от солнца, падающего сквозь лесную листву, и жаркий шепот: «Мой черный барс!» -- «Моя дикая кошка!» (представляете, как этот любовный диалог прозвучал бы между самодовольным шестидесятилетним лавочником и вульгарной покалеченной старухой того же возраста, а тут -- как ни в чем не бывало). И даже когда Клара обнимает своего Альфреда (его играет Андрей Соколов, подувядший, но еще волнующий своих ровесниц, помнящих «Маленькую Веру») и говорит, как она увезет его труп на Капри (вот только дождется, когда любимого прикончат) и что ему там понравилось бы место для могилки, в этом -- не поверите! -- нет ни грамма юмора, а только слеза.

Так что не надо приписывать лишнего Марии Мироновой, якобы делающей теперь Федру из всякой роли. Все, что происходит в ленкомовском «Визите дамы» (у Дюрренматта называвшемся «Визитом старой дамы»), на совести режиссера Александра Морфова. Это его замысел. Надо признать, замысел пошлый и глупый.

Ведь дело, разумеется, не только в центральной паре -- спектакль последовательно вытравляет смыслы из пьесы, заменяя все резкое и парадоксальное чувствительными банальностями. Вот, например, два слепца Коби и Лоби -- когда-то за бутылку водки они лжесвидетельствовали на суде, присягнув, что спали с юной Кларой и ее ребенок -- не от Альфреда. Разбогатев, старуха велела обоих кастрировать и ослепить, а потом взяла их к себе, как попугайчиков, чтобы беспрерывно наслаждаться зрелищем мести. Но неприятные подробности выкинуты из инсценировки -- они попортили бы светлый образ нежной Клары. Или вот учитель из города Гюллена, у Дюрренматта -- весьма узнаваемый пафосный демагог. В пьесе его речь на собрании городской общины, где жители должны проголосовать за решение убить Альфреда, чтобы получить огромные деньги от Клары, -- отличный сатирический текст, который кажется написанным сегодня, а не шестьдесят с лишним лет назад: «Речь идет не о нашем благосостоянии и конечно же не о роскоши. Речь идет о том, хотим ли мы, чтобы правосудие восторжествовало, и не только оно, но и все те идеалы, ради которых жили, боролись и умирали наши славные предки. Идеалы, которыми гордится западная цивилизация... Нельзя шутить с идеалами, за идеалы люди проливают кровь...» Не только этого текста нет в спектакле, но и вообще учитель тут превращен в защитника милосердия и бессребреника, пытающегося вразумить жадных горожан. Зачем? Вероятно, все для той же цельности трогательной и банальной картинки. Пьеса Дюрренматта становится, как чистенькие двойняшки Коби и Лоби, -- только на вид похожей на прежнюю, а на самом деле умильно безопасной, слепой и кастрированной. А помолодевшая и облагороженная бывшая проститутка старуха Цаханассьян -- думаете, строит планы мести? Вовсе нет, мечтает снова пережить налет.