«Золотая маска» для балетных началась в пятницу, когда жюри смотрело «Чайку» Джона Ноймайера в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Для публики же чуть позже, в воскресенье, когда Пермский театр оперы и балета привез в Москву программу одноактных балетов Джерома Роббинса. Потому как «Чайка» местная обитательница, существует в столице уже год, и к ее чуду -- безоговорочному, хрупкому, отважному чуду -- уже привыкли. А сочинения Роббинса в России -- редкость, этот отличный хореограф, один из двух столпов New York City Ballet, знаком у нас лишь по киноверсии «Вестсайдской истории». В свое время в Мариинском танцевали «В ночи», но, видимо, лицензия кончилась -- перестали. В Большом же соратник Баланчина был представлен лишь крохотным шедевром «Послеполуденный отдых фавна», который наши артисты сумели и прочувствовать, и исполнить на удивление хорошо, но спектакль исчез из репертуара почти мгновенно. Словом, сейчас пермяки -- единственная труппа в стране, у которой есть в репертуаре балеты Джерома Роббинса. Естественно, что они этим гордятся.

Правда, как ни печально, но гордости и трудолюбия (а люди стараются изо всех сил -- и это видно) недостаточно для качественного исполнения этой летучей хореографии. Роббинс ставил спектакли на труппу, вымуштрованную Баланчиным, -- труппу, выточенную из чистого хрусталя, виртуозную, ясную на просвет. New York City Ballet в лучшие его годы парил над Нью-Йорком, заставляя оставлять за порогом деловую суету, и делал это удивительно легко. Пермский театр существует в иных обстоятельствах, труппа его иная -- и пафос преодоления, пафос «выстоим и победим» очень мешает воспроизведению беззаботного веселья.

Особенно это заметно в первом балете программы, «Времена года», поставленном на музыку Верди из опер «Сицилийская вечерня», «Ломбардцы» и «Трубадур». Одноактовка собрана из четырех частей -- зима, весна, лето и осень. Смена сезонов для Роббинса не повод для философских раздумий, для него нет плохой погоды. Зима -- это каток и игра в снежки (танцовщики обозначают движения конькобежцев, танцовщицы картинно ежатся и потирают плечи), весна -- порхание насекомых (отличная четверка молодых людей щеголяет заносками и антраша), летом плывут томные хороводы. И в осени нет ничего печального, итогового, готовящегося к холодам (как обычно бывает в сочинениях наших хореографов) -- это торжество сбора урожая, добрая выпивка с оказывающимся в центре круга сатиром, в финале общая радостная пляска всех сезонов.

Интонация понятна, да, в простом переводе пенсия -- это возможность поездить по дальним странам, а не кошмар подсчетов остающихся копеек. Но очевидно, что передать эту интонацию (просто сыграть, раз уж невозможно почувствовать) пермяки не могут.

«Времена года» в их исполнении тяжеловесны и слегка надрывны. Молодые люди, солирующие во всех частях, за исключением бодрого прыгучего сатира (Тарас Товстюк) волокут спектакль, как бурлаки по Волге. Более или менее беспечными (не задумывающимися о том, как сделать то или иное движение, а просто летавшими по сцене) выглядели лишь Лето (Екатерина Панченко) и Осень (Наталья Моисеева); Весна же (выдвинутая на «Золотую маску» в номинации «Лучшая женская роль» -- Ярослава Араптанова) разворачивалась с трудом и едва не падала с пальцев -- впрочем, в этом ей сильно «помогал» партнер. Кордебалет старался как мог, но в их танцах тоже отражался этот надрыв, этот экзамен. Может быть, Министерству культуры стоило бы организовать гастроли пермяков вне всяких конкурсов, чтобы просто было возможно разглядеть театр без этого нервного наваждения борьбы за призы?

Впрочем, на втором балете труппа постаралась себя реабилитировать. «Концерт» Роббинса, сочиненный на шопеновскую музыку, -- это изящная шуточка, заметки меломана. В углу сцены натуральный рояль, к нему торжественно выходит пианист и начинает играть. На сцене же рассаживаются слушатели, и весь первый фрагмент балета -- замечательная зарисовка нравов. Вот вдохновенный эстет, замирающий во внимательной позе и оборачивающийся рыкающим львом к двум дамочкам, решившим зашелестеть пакетами с покупками. Вот муж-подкаблучник, приведенный решительной леди и пытающийся во время концерта читать газету. Капельмейстеры пересаживают зрителей -- все уселись не на свои места; пришедшая на концерт балерина так демонстрирует свою любовь к музыке, что прямо-таки обнимает рояль. Но после «реалистичной» сцены-зарисовки начинается вакханалия, вдохновленная Шопеном, -- калейдоскоп фантазий, быть может, проплывающих в головах слушателей. Муж крадется к жене с занесенным ножом, но эту даму не убить -- оружие гнется. Восторженная девушка примеряет шляпки в магазине (два любезных служащих рядом, роль зеркала, в которое смотрит покупательница, исполняем мы, публика в зрительном зале) и, выбрав нечто меховое-голубое-умопомрачительное, через несколько шагов сникает как увядший цветок, поскольку навстречу идет дама в точно такой же шляпке. И вот в этом балете, мимоходом пародирующем как старые балетные штампы (где танцовщицы-сильфиды пляшут несинхронно, а одна вечно забывает порядок движений), так и сочинения самого Баланчина (его вечные переплетения пар -- у Роббинса две пары так заплетают руки, что одна из балерин вынуждена лезть через сцепленные кисти другой пары, как через забор, а танцовщик -- проползать между ног другого танцовщика; в финале в руках у солистки оказывается «оторванная» кисть партнера), пермяки выглядят свободно и достойно. И та же Араптанова (которой досталась роль балерины) ведет партию аккуратно, воспроизводя и юмор, и тихую лирику ситуации.

То есть понятно: пошутить над балетом этот театр может, расслабиться в мыслях о мировом устройстве -- нет. Разумеется, в этом нет ничего удивительного. Может, просто стоило взять другой балет в пару к «Концерту»?