Он был очень хорошим человеком. Нет, конечно же, он был хорошим артистом, очень музыкальным -- и в Театр на Таганке попал, потому что имел музыкальные способности, и они с Анатолием Васильевым, тогда тоже студентом Щукинского училища, а ныне выдающимся режиссером, написали песни к спектаклю «Добрый человек из Сезуана» -- и потом его жизнь была непременно связана и с театром, и с музыкой, и с кино, хотя он так и не сыграл ничего по-настоящему эпохального. Хотя образ благородного и романтического героя, собранный из всех его «костюмных ролей» -- в «Стрелах Робин Гуда», в «Дикой охоте короля Стаха», в фильмах по Жюль Верну, Вальтеру Скотту, Стивенсону и прочей «малой классике», надолго запоминался всем, кто в это время рос... Но все-таки в первую очередь Борис Хмельницкий занимал в современном ему мире столь значительное место именно из-за того, что был по-настоящему хорошим человеком -- добрым, великодушным и благородным. И это очень важно. И очень, увы, редко.

Он не смог вынести раскола в театре -- и просто ушел. Причем сохранил добрые отношения с обеими половинками труппы. Но никогда не смог простить всем вместе того, что товарищеский, дружеский, в его представлении изначально присягнувший на честь соратничества коллектив смог развалиться. Впрочем, осуждения и гнева у Хмельницкого не было. Просто он сам был преданным другом. Поэтому и не было более постоянного и безотказного организатора вечеров памяти Владимира Высоцкого, талант которого Хмельницкий искренне признавал величайшим, хотя это обычно трудно дается товарищам, начинавшим на равных. И даже памятник Высоцкому -- это он пошел к Лужкову, это был его замысел: вот бы Володя удивился. И ведь стоит, вопреки собственному предсказанию, у Петровских ворот.

Прав Марк Розовский, назвавший Хмельницкого человеком шестидесятых. Его доброта была немного простодушной -- как и само это время, наивное как подросток, со свойственными возрасту максимализмом и бескомпромиссностью. Но эта подростковость в нем компенсировалась мягкостью и легкостью, которые сохранились до конца жизни. Анатолий Васильев вспомнил, что в училище его называли Бэмби -- таким он был удивленным олененком, открыто восхищавшимся миром.

Отношения с нынешним, вовсе не совпадающим с его ценностями временем у Хмельницкого как-то не сложились. Он мало снимался, потому что не соглашался на откровенную халтуру, а на что-то серьезное его не приглашали... Да и сколько было этого серьезного? Последней его ролью был эпизод в еще не вышедшем фильме «Тарас Бульба», где Хмельницкому придумали роль Робин Гуда из казаков.

Зато он мог три года готовить свой диск, тщательно подбирая материал, чтобы получилась, как он говорил, «моя автобиография», где нет ни одной случайной песни.

Жизнь ему нравилась, он со вкусом пел, пил, готовил, был душой компании. Про смерть он думал; однажды сказал в интервью: «Хотелось бы, чтобы этот спектакль под названием «жизнь» имел хорошо срежиссированный финал, после которого тебя помнили, чтобы не стыдно было уйти». К концу своей не слишком долгой -- ему было 67 лет -- жизни Борис Хмельницкий очень болел. Но все равно смог подготовить концерт в честь 70-летия Высоцкого в Театре на Таганке, ставший его последним делом. Вполне достойный финал, хотя и не из-за этого помнить его будут долго, а память будет действительно светлой.