18 ноября 1918 года в Омске, свергнув эсеро-меньшевистское правительство, к власти пришел адмирал Александр Колчак, провозгласивший себя Верховным правителем России. Громкий титул не должен заслонять того факта, что Колчак был лишь одним из лидеров разрозненных антибольшевистских сил. Впрочем, хотя Белое движение никогда не было консолидированным, всех его вождей объединяла ненависть к красным и решимость «исцелить Россию от большевистской заразы». Но как бы они себя повели, если бы победили: смогли бы договориться по главным вопросам о власти, о земле, о национально-государственном устройстве или началась бы новая междоусобица?.. Что ждало Россию, если бы выиграли белые?



Сослагательное наклонение

Известный американский историк Хью Тревор-Роупер в 1980 году в статье с красноречивым названием «История и воображение» решился на то, чтобы реабилитировать сослагательное наклонение в истории. «История, -- писал он, -- это не только то, что произошло; она -- то, что произошло в контексте того, что могло произойти. Поэтому она должна включать в себя в качестве неотъемлемого элемента возможные альтернативы».

Россия на своем историческом пути прошла множество, как сейчас принято говорить, «точек бифуркации», то есть развилок, когда история страны могла пойти по совершенно другому пути. Одна из наиболее драматичных развилок русской истории -- Гражданская война.

Зная о плачевных для Белого движения итогах противостояния с красными, историки, как правило, сосредоточивают внимание на причинах поражения антибольшевистских сил. Между тем существует и еще один аспект истории: что ждало бы Россию, очисти белые армии страну от красных революционеров? Торжество демократии или мрачная военная диктатура? Либеральные реформы или восстановление самодержавия? Воссоздание империи или окончательный распад страны? Вожди белых сил сказали, а главное, сделали достаточно, чтобы попытаться ответить хотя бы на часть из этих вопросов.

Без царя в голове

Называть белых «контрреволюционерами» за десятилетия вошло в привычку. Советская историография предлагала свою помощь в поиске нужных уточнений, подсказывая «правильное»: белые -- реакционеры, мечтавшие о возвращении проклятых Романовых. Мало что изменилось в этом смысле и в последние годы, разве что Романовых вместо «проклятых» чаще стали называть «святыми», а убежденность в неукоснительной связи Белого движения с монархией никуда не исчезла.

Между тем из этого привычного определения возникало также привыкание к мысли, что противники большевиков были врагами революции вообще. Но этот стереотип весьма неточно отражает реальность. На самом деле большинство вождей Белого движения были далеки от мысли о восстановлении романовской монархии. Известно, правда, что почти все белые правители обращались с просьбой о покровительстве к великому князю Николаю Николаевичу, однако это был в основном символический акт, имевший большее значение для «пиара», чем для реальной политики. Полагая, что среди представителей бывшей династии не осталось харизматических личностей, способных объединить страну, вожди антибольшевистской коалиции предпочитали опираться на собственные силы. В обоснование своей позиции Антон Деникин, например, утверждал, что не надо поднимать монархические знамена и штандарты, так как это лишь спровоцирует в Белом движении борьбу за власть и отвлечет от главного -- военной победы над Красной армией.

Безусловно, внутри «белой России» шла мощнейшая монархическая пропаганда. «Народ ждет царя и пойдет за тем, кто обещает вернуть его», -- публично заявлял деникинский командующий на Украине Федор Келлер. Вторил ему председатель последней Государственной думы Михаил Родзянко: «В дни распада государства нужна твердая власть, а такой властью может быть только царь».

Однако на высшем официальном уровне к монархической идее решились вернуться только на исходе Гражданской войны, в 1922 году, когда судьба страны была фактически предрешена. На самой окраине России, во Владивостоке, был созван Земский собор, провозгласивший дом Романовых «царствующим». Лозунгом последней белой армии стало традиционное русское: «За веру, царя и отечество!» Но было уже слишком поздно: прошло всего несколько месяцев, как Приморье было захвачено большевиками.

До приморских событий главный идеологический конек белых состоял в обещании созвать Учредительное собрание.

"Управляемая демократия"

«За великую, свободную, демократическую Россию» -- один из главных лозунгов белой идеи. Согласно ей будущая Россия должна стать демократическим государством в лучших западноевропейских традициях, адаптированных к реалиям российской политической жизни. Оттенки могли быть разными, но с базовыми принципами соглашались все: власть исходит от народа и осуществляется выбранными народом органами; в России следует ликвидировать все сословные и классовые преимущества; обеспечить равенство всех граждан перед законом, а также политический статус различных национальностей с учетом их культуры и политических традиций. «Новая свободная Россия, -- говорил Колчак -- будет создана на единении правительственной власти с народом». Вторил ему, правда уже из эмиграции, Деникин: «После неизбежной, но кратковременной борьбы разных политических течений в России установился бы нормальный строй, основанный на началах права, свободы и частной собственности».

Вся эта конструкция обладала одной существенной особенностью, из-за которой либеральные краски несколько тускнеют. Дело в том, что создание демократической России переносилось на неопределенно долгий срок. Причем белые лидеры считали, что Учредительное собрание возможно только в том случае, если оно будет отвечать их представлениям о том, каким оно должно быть. «Учредительное собрание будет созвано только в том случае, -- предельно откровенно заявлял один из командующих белой армией, -- если будут созданы гарантии, что оно не повлечет за собой диктатуру пролетариата».

Колчак, в свою очередь, утверждал, что созыв Учредительного собрания возможен только после того, как вся Россия будет очищена от большевиков, но право собирать народное представительство он оставлял за собой, пообещав разогнать любой орган, собравшийся самочинно. Более того, при выборе собрания он собирался ориентироваться исключительно на тех, кого сам считал «государственно здоровыми элементами». «Вот такой я демократ», -- резюмировал Колчак свою программу будущего устройства России.

Многие современные исследователи полагают, что Гражданская война в России была войной двух революций -- Февральской и Октябрьской. Якобы Белое движение защищало достижения Февральской революции: права и свободы человека, демократию -- от посягательств большевистской власти. На самом деле картина была существенно сложнее. Не будучи сторонниками реставрации монархии, белые правители и к либеральным ценностям относились прохладно, если не сказать подозрительно. И их способность идти на компромисс с «завоеваниями Февраля» была весьма и весьма ограниченной. Что особенно ярко демонстрирует отношение белых к федерализму.

Федерация под запретом

Говоря о причинах поражения белых, обычно чуть ли не в первую очередь вспоминают о разобщенности. Но чем больше разногласий было внутри движения, тем громче звучал его основной, объединяющий лозунг -- «За единую и неделимую Россию!» Правда, и с этой красивой формулой, появившейся за несколько лет до начала Гражданской войны, случилась неувязка. Дело в том, что «неделимость» России разрушали в первую очередь те, кто, подобно белым, как раз не принял большевистскую власть: Польша, Финляндия, Украина. И вот тут нужно было решить, что важнее: идеология или реальная политика? Пойти ли на объединение с теми, кого они считали разрушителями страны, во имя победы над общим врагом? Или все же не поступаться принципами?

Выбрали принцип: «пособников в разделе России быть не должно». В результате, например, генерал Деникин отменил все дарованные местными властями амнистии населению, приравнял всякий сепаратизм к государственной измене, а заодно -- в неофициальном порядке -- запретил использование на своей территории слова «федерация». А адмирал Колчак в свою очередь отказался от помощи барона Маннергейма в борьбе за Петроград. В обмен на 100-тысячную армию тот просил признать «всего лишь» независимость Финляндии, а также поставить вопрос о самоопределении Карелии. А один из сподвижников Колчака на просьбу бурят о самоуправлении наложил резолюцию: «Выпороть бы вас!».

Нетрудно представить судьбу российского федерализма, если бы, несмотря ни на что, белое дело восторжествовало. На многие годы с мечтой о «федерации свободных народов» было бы покончено. Можно предположить, что у новых властителей страны возник бы серьезный соблазн восстановить империю в ее «исторических» границах. Тогда было бы не избежать войны, скажем, с Польшей (любопытно, что большевики под маркой расширения дела мировой революции такую войну все же развязали) и с Финляндией. Что, несомненно, еще на неопределенный срок отдалило бы мир в России.

Кому же белая власть никогда вообще не гарантировала мир, так это еврейскому населению.

Белый ответ на еврейский вопрос

Осенью и зимой 1919--1920 годов войска Антона Деникина устроили серию погромов по всей Украине. Хотя сам Деникин антисемитом не был и считал погромы бессмысленными и разлагающими армию, ни он, ни его ближайшее окружение не предпринимали практически ничего для их предотвращения. Для оправдания погромов использовалось как очевидное, так и невероятное. Так, евреев бездоказательно обвиняли в том, что они при отступлениях добровольцев стреляли им в спину (такое обвинение выдвигалось в Фастове, Белой Церкви, во время так называемого «тихого» погрома в Киеве в начале октября 1919 года и в других местах).

Официальное информационное Осведомительное агентство (Осваг) и многие органы печати вели на подконтрольной деникинцам территории погромную пропаганду, распространяя, например, ложные сведения о «еврейских частях», якобы сражающихся в составе Красной армии. На многочисленные просьбы еврейских делегаций прекратить погромы командующие Добровольческой армии отвечали молчанием. Единственное, что еще как-то спасало евреев, было общественное мнение союзников -- Англии и Франции. Отдельные мероприятия в защиту евреев от погромов проводились лишь для того, чтобы успокоить западные страны. Английский представитель при штабе Деникина грозил -- если погромы не будут прекращены, Добровольческая армия может «потерять сочувствие всей Европы».

В начале октября 1919 года благодаря вмешательству представителей иностранных держав и страху перед разлагающим влиянием погромов командование армии стало применять к погромщикам различные меры наказания, вплоть до расстрела (было казнено около десяти человек). Лишь это смогло остановить погромную волну. А 23 января 1920 года, когда Добровольческая армия уже ушла почти со всех территорий, где проживали евреи, Деникин наконец издал приказ о борьбе с насилием и грабежами. Причем погромы в приказе отдельно не упоминались.

Так белые не спешили и опаздывали почти с любыми своими политическими действиями -- не только в еврейском вопросе. По очень многим вопросам белые вели себя так, как будто у них в запасе масса свободного времени: оттягивали решение проблемы государственного устройства, не торопились с вопросом национальным, но, возможно, главная их ошибка -- они так и не нашли в себе силы признать случившийся в 1917 году передел собственности. Политика белых в отношении крестьянства была половинчатой и непоследовательной.

По столыпинским рецептам

Весной 1919 года правительство Колчака объявило амнистию всем, кто к тому моменту захватил землю. При этом конкретные решения в отношении земельного вопроса омское руководство оставило за местными властями, что на практике означало отсутствие сколько-нибудь единой политики в крестьянском вопросе, а значит, и желания крестьян за эту политику воевать. Тем более что сама эта политика была непоследовательна.

Буквально через несколько дней после амнистии Колчак издал специальную «Грамоту Верховного правителя о земле». С одной стороны, она гарантировала, что урожай 1919 года достанется крестьянам, но с другой -- категорически запрещала им занимать новые земли и относила окончательное решение земельного вопроса к ведению Учредительного собрания. То есть в непонятную крестьянам далекую перспективу.

Дальше других в сельскохозяйственных реформах продвинулся Деникин. Его правительство собиралось действовать в духе столыпинских преобразований. Ставка была сделана на «сильного мужика». На территориях, подконтрольных генералу Деникину, вопрос о собственности на землю должен был решиться в течение двух лет. По истечении этого времени земля должна была принудительно отчуждаться в пользу крестьян. За старыми хозяевами предполагалось оставить леса, усадьбы, недра, земельные участки от 150 до 400 десятин. При этом все арендованные у помещиков земли в принудительном порядке переходили к крестьянам.

Деникинский закон, несомненно, был весьма прогрессивен. Прогрессивнее даже законоположений Столыпина. Проблема, однако, заключалась в том, что крестьянам этого всего было уже мало. Стремясь как можно больше оградить старых собственников земли -- помещиков, -- Деникин сам рыл себе могилу. Чтобы проводить столыпинские реформы, Деникину были нужны как минимум «столыпинские вагоны» и «столыпинские галстуки». И мирный тыл. Этим Деникин похвастаться не мог. Именно крестьянское сопротивление в тылу во многом помешало ему летом 1919 года занять Москву.

Вероятно, в случае победы Белого движения передел собственности все равно бы произошел. В противном случае они столкнулись бы с полномасштабной крестьянской войной. Именно она, между прочим, заставила тех же большевиков в конце Гражданской войны, когда белые были уже фактически разгромлены, пойти на определенные послабления своей собственной крестьянской политики.

На практике половинчатость решений белых правителей вызывала всеобщее недовольство. У крестьян - потому что они не получили столь желанной земли. У помещиков -- потому что они не дождались реальных гарантий неприкосновенности своей собственности. Разрубить этот гордиев узел решился только барон Петр Врангель, сделавший ставку на крестьянство.

Другая Россия барона Врангеля

«Земля -- трудящимся на ней хозяевам», -- провозгласил Врангель 25 мая 1920 года. Суть его аграрной реформы заключалась в сохранении статус-кво -- «охрана всякого землепользования, как оно установилось к настоящему времени, от нарушений, насилий, захватов» и расширении крестьянского хозяйства -- «передача трудящимся на земле хозяевам пригодных для ведения хозяйства земель, казенных и частновладельческих». При этом на местах все конкретные решения должны были принимать выбранные из числа самих крестьян. Врангель был первым из небольшевистских лидеров, кто решился на столь масштабные преобразования.

Он вообще выделялся из общего ряда белых правителей. Хотя начал несколько неуклюже. В первом же обращении к народу он почти без обиняков употребил в отношении себя известное выражение Николая II «хозяин земли русской», не оставив сомнений в своих амбициях. «Помогите мне, русские люди, спасти Родину!» -- взывал Врангель. Впрочем, поняв, что такая откровенность вызвала настоящее смятение, он вскоре оговорился, что под «хозяином» понимает всенародно избранного правителя.

О Врангеле говорили, что он осуществлял «левую политику правыми руками». Он признал достижения русской революции, среди которых главным было право крестьян на землю, но одновременно фактически покончил даже с разговорами о демократических реформах. При этом Врангель полагал, что главная опасность для Белого движения исходит не от народа, как, по умолчанию, считали другие лидеры движения, а от ближайшего окружения -- дворян, промышленников, купцов -- вчерашних хозяев жизни, не готовых принять перемены. Его «мягкая диктатура» была направлена прежде всего против них.

Врангелевские идеологи выдвинули «теорию двух Россий». В соответствии с ней освобождение от большевиков большей части старой России откладывалось на неопределенный срок. «Белая Россия» должна была стать «конкурирующим проектом», постепенно перетягивавшим на свою сторону жителей «России красной». В отличие от Деникина, считавшего, что Россия будет спасена только после окончательной военной победы, Врангель предлагал параллельную альтернативу. При этом барон решился на признание независимости отколовшихся от бывшей империи регионов -- Финляндии, Польши и некоторых других. Он даже пошел на договор с украинским гетманом Павлом Скоропадским, исходя из принципа «хоть с чертом против большевиков».

Однако все эти небезынтересные решения Врангеля опять же были слишком запоздалыми. Финны и поляки уже не собирались вмешиваться в российские дела, Скоропадский не имел никакого влияния на Украине, а Красная армия без особого труда разгромила крымскую армию Врангеля. Последний белогвардейский проект провалился, толком даже не начавшись.

Русский Фашизм?

Сегодня нередко можно услышать мнение, что победа белых означала бы наступление в России военной диктатуры фашистского типа. Первыми об этом, как ни странно, заговорили сами белые эмигранты. Один из идеологов евразийства Дмитрий Святополк-Мирский в начале 20-х годов называл Белое движение «черным западничеством русской реакции» и прямо сравнивал его с итальянским фашизмом. Еще более определенно высказывался популярный ныне философ и один из идеологов белых Иван Ильин. В 1933 году в своей печально знаменитой (фактически апологетической) статье «Национал-социализм. Новый дух» он писал: «...Словом -- этот дух, роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом. Однако не только с ним, а еще и с духом русского Белого движения».

И действительно, довольно многое в практике Белого движения роднило его с будущими фашистскими режимами. Прежде всего, и то, и другое основывалось на диктатуре. Роль правителя была определяющей. С этим сочеталось заигрывание с национальными чувствами и почти нескрываемое увлечение антисемитизмом. Кроме того, огромную власть в «белой России» получили непомерно раздутые по штату спецслужбы.

Но на самом деле на этом сходство и заканчивается. Практически нигде -- за исключением, может быть, врангелевского Крыма -- не было культа лидера. Ни о каком вождизме в Белом движении говорить не приходилось. Не должен вводить в заблуждение, в частности, высокий титул адмирала Колчака -- Верховный правитель России. Его реальные полномочия были существенно ограничены Советом министров, без визы которого ни одно решение не считалось принятым. Он и сам всячески подчеркивал, что его власть -- это «конституционная диктатура», «диктатура во имя демократии».

Партий, подобных фашистской в Италии или национал-социалистической в Германии, в «белой России» не существовало. Кстати, отсутствие какой-либо четкой структуры во многом определило внутреннюю нестабильность белых режимов -- они были лишены мощной организационной опоры, которой могли похвастаться те же большевики. Наконец, национализм белых носил совсем иной характер, чем у европейских крайне правых. Они не были этническими русскими националистами -- они были патриотами империи, где русскому народу принадлежала главенствующая, но не подавляющая роль. В этом смысле белые были похожи на идеологов империи Британской -- с их «бременем белого человека».

Если уж пытаться вписать Белое движение в общемировой контекст, то, видимо, стоит говорить о его схожести с военными диктатурами, установившимися, к примеру, в 1919 году в Венгрии после прихода к власти адмирала Хорти или, позже, уже в конце 30-х годов, в Испании при генерале Франко. Правда, будучи идеологически весьма консервативными, эти военные диктаторы тем не менее проводили в своих странах модернизаторские реформы. Не гнушаясь при этом политическим террором против оппозиции.

Что же касается белых в России, то, пообещав демократию после победы над большевиками, они, вероятно, в будущем к ней бы и стремились. Хотя в реальной, а не альтернативной истории они так и не смогли одолеть первый и главный барьер на своем пути -- красных.