В том немногом, что уже написано о премьере «Шарманки» в «Современнике», зачин один и тот же: вот, мол, была у Андрея Платонова такая пьеса, не публиковавшаяся до перестроечных лет. Тогда глава студии «Современник-2» Михаил Ефремов ее прочел, загорелся, но с постановкой что-то не склеилось. И вот двадцать лет, превращаясь из подающего надежды начинающего режиссера в маститого актера, Ефремов продолжал беспочвенно о «Шарманке» мечтать, а к восьмидесятилетию Олега Ефремова Галина Волчек позволила-таки его сыну мечту воплотить на сцене «Современника». Далее рецензенты рассказывают об истоках, достоинствах и литературном контексте малоизвестной пьесы Платонова, упоминают о том, что в постановку Ефремов-младший пригласил своих друзей по «Современнику-2» актера Никиту Высоцкого и художника Евгения Митту, а в качестве guest star еще одного своего приятеля -- главного редактора «Коммерсанта» Андрея Васильева. И принимаются рассуждать о том, почему спектакль не удался. Быть может, всему виной именно дружбанство.

Я это все так конспективно излагаю, поскольку рассусоливать на эти темы уже бессмысленно, но меня тоже беспокоит, почему «Шарманка» не удалась, причем не как-нибудь скромно «оказалась небезупречной» или «с отдельными недостатками», а недвусмысленно провалилась по всем статьям. Я, признаться, в самом по себе дружбанстве большого недостатка не вижу, театр -- искусство компанейское, и тут у дружеской команды шансов на удачу даже больше, чем у других, хотя, конечно, имеет значение, идет речь о союзах творческих или чисто застольных.

Нет сомнения, что пьеса, которой Ефремов был верен целых двадцать лет, его волновала, к делу он подошел обстоятельно: пригласил в качестве консультантов солидных специалистов по Платонову, приложил к программке брошюру «Словарь социализма (для зрителей 2008 года)», где Александр Кабаков в стиле Платонова объясняет, что такое «беспринципщик» или «хлебофураж». Но что именно режиссер так долго хотел сказать, зачем он взялся за эту странную комедию, так и осталось непонятным. Ведь пьесу Платонова -- о том, как два юных «бродячих культработника» вместе с роботом Кузьмой приходят строить социализм в некое село, где застают только жуликовато-бюрократическую администрацию, морящую голодом собственное население, -- действительно непонятно, каким ключом открывать. В ней очень мало действия, единственное, что происходит, -- это торговля с зарубежным профессором Стерветсеном, который хочет купить «ударную душу» СССР для Западной Европы. А в остальном -- только разговоры, причем классический платоновский язык, замешенный на советском бюрократическом новоязе, тут превращается в сплошные репризы вроде «куда бы ты делся, если б я тебя не возглавил» или «люблю я свою личность за качество».

Похоже, что целью постановки Ефремова была не какая-то мысль, а именно замечательный текст, который хотелось не читать, а услышать. Это напоминает простодушно-студийный подход перестроечных лет, когда важнее всего казалось просто ввести незнакомую пьесу в обиход. Да и весь спектакль, как ни странно, имеет вид крикливой и пестрой перестроечной самодеятельности с суетой и кривляньями, несмотря на большое количество участвующих в нем профессионалов и немалые деньги, вложенные в оформление. Причем что имел в виду сценограф Евгений Митта, так же непонятно, как и цели режиссера, на сцене -- окрошка из всего на свете. Есть и светящийся экран-задник, на фоне которого дымит и светит огнями силуэт маленького завода, есть совершенно в другом духе сделанные двигающиеся туда-сюда стены и много железных конструкций вместо мебели, а под потолком висит большой телевизор, на котором беспрестанно мелькают черно-белые видеоартистские картины -- то черное солнце, то мухи, то и вовсе непонятное варево. Единственное, что, кажется, действительно увлекло художника, -- это объекты: являющийся на одну минуту в финале скелет коровы, воющей, как собака, и железный человек Кузьма -- гремучий металлический костюм с трогательным медным краником на причинном месте и алюминиевыми мисками на месте ягодиц (вот только жалко навеки заключенного там артиста Разуваева).

Из актеров, пожалуй, самое удручающее впечатление производит именно Никита Высоцкий, играющий главного бюрократа -- заведующего кооперативной системой Щоева. С начала до конца спектакля он ревет раненым медведем, пытаясь победить пьесу голосом и живым весом. (Приглашенную звезду Васильева, явившуюся на минутку в летчицком костюме, даже обсуждать нечего, вряд ли кто-нибудь из непосвященных его заметил.) Из тех, на кого обращаешь внимание, тут есть вьющийся хитрым прихлебателем заместитель заведующего Евсей -- его забавно играет Артур Смольянинов с приказчицким проборчиком. Есть обманутый и раздетый советскими бюрократами зарубежный злодей Стерветсен, превратившийся в спектакле в интеллигентного добряка, Александр Кахун играет его невероятно похожим на доктора Айболита в исполнении Олега Ефремова, разве что с сильным акцентом. Ну и юная «культработница» Мюд -- прелестная актриса Клавдия Коршунова в смешном, ежиком стриженном парике. Весь спектакль она изображает звонкоголосую пионерку, для большей детскости ставя ноги носками валенок внутрь, и только в финале неожиданно оживает, когда перед уходом из этого гнилого места с неотразимой и застенчивой улыбкой, будто влюбленная, говорит, что в сердце у нее только Сталин. Но спектакль это не спасает.