Седьмой фестиваль открылся двумя вечерами, объединенными в «Русский проект». Под напыщенное название подведена квазитеоретическая база, которая, как почти любой кураторский текст, не изъясняет содержание предпринятого, но его имитирует. Однако вольно же было ставить в одну программу баланчинского «Аполлона», премьеры двух опусов Алексея Мирошниченко и реконструкцию «Пробуждения Флоры», балета Петипа -- Иванова (1894): вот и посмотрим, не какой смысл декларировался, а какой получился.

«Аполлон» тоже был отчасти премьерой -- в заглавной партии дебютировал Игорь Колб. Его Аполлон оказался покровителем вовсе не музыки, поэзии и танцев, а каких-то куда более плотских искусств -- бодибилдинга или мужского стриптиза. На следующий день Аполлоном вышел Андриан Фадеев, и все встало на места. Однако, глядя этот балет даже в неподобающем исполнении, ловишь себя на мысли: а ведь нельзя иначе! Хореография срослась со Стравинским так, будто произведение возникло одновременно в звуке и движении и ничего другого происходить под эту музыку не может.

«Как старый шарманщик...» -- сочинение Леонида Десятникова, написанное десять лет назад к 200-летию Шуберта. Это, как всегда у Десятникова, одновременно интеллектуальное приключение и печально-щемящее лирическое высказывание. Кроме «Шарманщика» взяты десятниковские «Две русские песни» на стихи Рильке. Который написал, как ему казалось, по-русски -- получилось весьма прикольно: «И помнишь ты как розы молодые/ Когда их видишь утром раньше всех./ Все наше близко. Дали голубые/ И никому не нужно грех» -- и т.п. Рильке здесь предстает ненамеренным обэриутом.

Увы, у Алексея Мирошниченко нет способности к интеллектуальным приключениям. От обеих музык ему понадобился разве что метр. Выходит на пальцах Дарья Павленко. Потом уплывает, потом Антон Пимонов что-то руками делал на манер Steptext'а Форсайта (где г-н Мирошниченко состоит репетитором), прыгал, ползал... убейте, не помню... Потом вернулась Павленко, он от нее -- она за ним, она от него -- он к ней и залегли, прижавшись, в позе эмбриона. Что это было?

Это, как и прошлогодний номер «В сторону «Лебедя», была нехитро, но точно рассчитанная спекуляция на авторитете Леонида Десятникова.

Вообще-то Мирошниченко немножечко даже и жалко. Песни -- пять минут, да еще «Шарманщик» -- четырнадцать с лишним, и на все это время требуется выдумать движения. Но сочинять движения не на музыку, а из музыки -- редкий дар. А тут... Помните, в «Веселых ребятах» нэпманская дочка, пытаясь петь, тюкает сырые яйца об нос композиторского бюста, глотает их, а из горла лишь сип да хрип. Героиня Орловой не выдерживает, берет ноту, вызвав тем реплику мамаши из соседней комнаты: «Леночка, яйца подействовали, теперь тебя примут в Большой театр». Соседство Мирошниченко с Баланчиным не менее показательно.

Предъявленный на следующий день «Ринг» -- такой же пластический мусор, с той разницей, что кроме Павленко и Пимонова задействовали еще несколько хороших танцовщиков. Но случай этот значительно более тяжелый.

Программка с гордостью извещает: «Музыка 2H Company (специально для Мариинского театра)». Музыка -- так называемая электронная, хип-хоп и рэп. Не собираюсь спорить с практикой «современного искусства», где искусством политкорректно объявлено решительно все, что захотело считать себя таковым. Если у налившегося пивасиком тинейджера это синтезированное буханье, визг и скрип, вариации на тему хруста раздавливаемой пластиковой бутылки вызывают в организме приятный физиологический отклик -- пожалуйста, да не будет его свобода наслаждаться стеснена ничем, кроме звуконепроницаемых стен. Если завелись авгуры, в глянцевых журналах разбирающие «свежесть саунда» и находящие в этом надоедливом ритмизованном шуме тонкости и оттенки, ради бога, не любо -- не читай. Но почему у Мариинского театра это вызывало столь глубокое уважение? Рэп Михаила Феничева, перемежающий инструментальную молотилку, представляет собой рефлексию на факт обнаружения классического балета. Рад за г-на Феничева, восполнившего пробелы в образовании, но отчего академический Мариинский театр решил приобщить к сему отрадному факту публику? Почему люди культуры должны привечать неоварварство и предоставлять ему территорию? Или тут стратегия губернаторши Юлии Михайловны из «Бесов»: «Я действую лаской и удерживаю их на краю»?

Ссылка Мирошниченко на то, что сами балетные артисты слушают как раз 2H Company, абсолютно несостоятельна. Разумеется, балет не склад консервов. Ему под силу передать звучание, ритм, запах современной жизни -- см. того же Форсайта. Но художник эту жизнь осмысляет и творчески пересоздает. А не то что взять да навалить кучу произвольных комбинаций аттитюдов, жете и кабриолей, только не под чарующие мелодии, допустим, Чайковского, а под рэп.

Люди балета все-таки могут быть людьми культуры. В высшей степени! Что доказало «Пробуждение Флоры». «Флору» некогда соорудили в качестве пункта программы развлечений на великокняжеской свадьбе в Петергофе, потом перенесли на мариинскую сцену.

Сергей Вихарев делал реконструкцию, как прежде «Спящую» и «Баядерку», по хранящимся в Гарварде записям режиссера Николая Сергеева. Дирижер Павел Бубельников отвечал за восстановление партитуры Риккардо Дриго, Михаил Шишлянников -- за декорации академика Бочарова, костюмы воссозданы по эскизам из фондов театральных музея и библиотеки.

Результат ослепительный. Один акт -- и целый мир явился перед глазами, затонувшая цивилизация предстала во всем блеске и очаровании. С изысканными, как опущенные крылья бабочек, пачками, с брутальным крылатым Аквилоном, стоеросовым Аполлоном в золоте, легким телом и умом Гермесом, подробными пантомимическими рассказами, колесницей, запряженной бутафорскими львами, а потом настоящим круторогим белошерстым козлом (в зале фурор), залихватскими фавнами (о это умение старых мастеров едва ли не из одних бризе с заносками и амбуате лепить танцы предельно выразительные и заразительные), с шаловливо-двусмысленными ансамблями -- чего стоит как бы pas de six Флоры, Гебы, Аполлона, Зефира, Гермеса и Амура (женская партия), с головокружительными галопами и аж несколькими апофеозами. Балет будто наполняется шампанским, бокал за бокалом, а после каждой коды подайте еще бутылку.

Павел Гершензон в буклете полемизирует с мнением, будто это «поздний Петипа» -- по его мнению, Петипа в зените. Вообще-то зенит у художника может быть в любом возрасте, однако в 1894-м Мариусу Ивановичу семьдесят шесть. Когда вышла Флора -- Евгения Образцова, вся сделанная из вещества прелести, непередаваемо стильная, с прической под Кшесинскую (на которую балет и ставился), оказалось, что это произведение -- про жестокое право юности царить, гордиться собой и брать в плен. И старый хореограф сочиняет ей оправу -- выигрышные вариации, признавая ее победительность. Она рассыпала па де бурре счастья быть молодой и красивой, сиссоны радости приятия мира и его любви к тебе.

На следующий день Екатерина Осмолкина танцевала Флору куда чище, но этого эффекта не было. Так природа захотела.