Этот молодой сияющий музыкант не то чтобы у нас широко известен. Его славу не назовешь массовой, тем не менее о нем говорят не только специалисты. Его концерты в Москве случаются максимум пару раз в году, но основная причина тому не пресловутая «сложность положения молодых музыкантов в России», не «отсутствие финансирования», не «равнодушие государства к отечественной культуре», а в первую очередь невероятная занятость самого музыканта -- он гастролирует по всему миру, от Японии до Бразилии.

Конечно, свою роль играет и традиционное для России преклонение лишь перед роялем и скрипкой, оборачивающееся равнодушием широкой публики к другим музыкальным инструментам и соответствующим исполнителям. Особенно к духовым, которых, как принято считать, в стране почти нет. Музыкантов-духовиков, способных играть сольные концерты, действительно немного, а когда откуда-то появляются исключения, то, как правило, сразу уезжают учиться в престижные западные институты, работать в топовых оркестрах и как ни в чем не бывало музицировать с легендами. Так и произошло с Алексеем Огринчуком.

Еще не доучившись в гнесинской десятилетке, классический вундеркинд неожиданно, видимо даже для себя самого, не говоря уж об окружающих, оказался в Парижской консерватории, которую и закончил, по ходу дела став лауреатом всего на свете, а вскоре получив еще и звание Victoires de la Musiqu -- высшую французскую музыкальную награду, прежде ни одним российским музыкантом не завоеванную. В 1999 году гобоист стал солистом Роттердамского филармонического оркестра под управлением Валерия Гергиева, через пять лет его приняли солистом в один из лучших оркестров мира, легендарный королевский оркестр «Концертгебау» в Амстердаме под управлением Мариса Янсонса.

Чтобы закончить с занудным, но в данном случае необходимым перечислением регалий, назову лишь некоторые имена тех музыкантов, с которыми этот молодой человек встречался на сцене в ситуации равноправного партнерства, -- Гидон Кремер, Мишель Плассон, Раду Лупу, Кент Нагано, Юрий Башмет, Томас Квастхофф и другие многославные солисты и дирижеры. При этом профессионализм Огринчука позволяет ему быть и концептуальным, и экстравагантным, и абсолютно строгим в выборе программ и в их интерпретациях.

Программа нынешнего московского концерта была рассчитана, видимо, на самых строгих консерваторов. Никакого эпатажа. Вместе с частью оркестра Musica Viva Огринчук играл Баха и Марчелло; часть оркестра без дирижера играла Джеминиани и Генделя, справляясь с задачей в основном удовлетворительно. Но именно отсутствие дирижера, случившееся, как говорят, по вине Огринчука, поначалу изъявившего желание дирижировать самостоятельно, а позже передумавшего, помешало ансамблю быть безупречным. Оркестранты хоть и старались существовать на сцене вместе с солистом, все же не были способны на больший подвиг, чем совпадать с ним в сильных долях. Их игра контрастировала с солирующей партией в смысле не только временном, ансамблевом, но и концептуальном, стилистическом. По сравнению с внимательным соло оркестровый аккомпанемент в фа-мажорном концерте Баха звучал грубовато, оркестр то и дело начинало нести, как нетрезвого гусара на балу. Это было тем обиднее, что баховский концерт интересен именно изощренной сложностью -- его страстная мелодическая линия словно нигде не заканчивается, развивается, мчится, поражает красотой, не останавливаясь ни на мгновение. В этой музыке словно нигде нет точки -- вместо нее одни запятые. И в игре солиста не было ничего случайного, все как в аптеке -- полграмма иронии, капля сантиментов, щепотка выпендрежа, и все это в дополнение к фантастическому профессионализму. То же в полной мере относилось и к хиту всех времен и народов -- концерту Марчелло, и к Adagio из «Пасхальной оратории» Баха, в котором, пожалуй, чуть недоставало ощущения запаса сил, резерва -- уже начали чувствоваться усилия гобоиста, доказывающие, что есть, оказывается, и у него потолок физических возможностей.

Отыграв концерт, господин Огринчук отбыл в Амстердам, где у королевского оркестра начинаются репетиции Четвертой симфонии Чайковского. Вскоре после этого он окажется в Лувре, где сыграет камерный концерт.

Концерт же московский оказался из тех событий, после которых сложно отделаться от ощущения неисправимой провинциальности музыкальной ситуации нашей столицы. Здесь игра находящихся в зените европейских и мировых звезд непенсионного возраста все еще слышится как фрагментарный отголосок какой-то чужой, далекой музыкальной жизни. Все еще воспринимается как большое исключение.