Новый оперный интендант Штутгартского театра Альбрехт Пульман метет новой метлой там, где в последние годы, в пору интендантства Клауса Цеэляйна, делались самые интересные в Германии спектакли. Он начал с переделки спектакля знаменитого Мартина Кушея -- «Отелло» перелицевала некая Лидия Штайер, и имя исходного режиссера из афиши исчезло. Постановку покойного Херберта Вернике Actus tragicus по духовным кантатам Иоганна Себастьяна Баха перенесли из Базеля, и впервые на штутгартской сцене спел контратенор -- певцам такого рода путь сюда был прежде заказан. И вот теперь -- «Енуфа» Яначека, у которой трудная предыстория. Сначала постановку предложили одному московскому режиссеру, но потом Пульман в одночасье взял и раздумал. Решил перенести в Штутгарт готовую продукцию из Англии и пригласил мастеровитого Дэвида Олдена, до того пасшегося неподалеку, в Баварской национальной опере. Олден в середине репетиций потребовал изменить условия выпуска, и «по обоюдному согласию сторон», как пишется в официальных документах, контракт был расторгнут. Пульман позвал в виде палочки-выручалочки своего любимца испанца Каликсто Биейто, с которым они вместе выпустили не один спектакль в Ганновере (где до недавних пор интендантствовал Пульман). И вот в рекордно короткие сроки «мастер ужасов» выпускает спектакль, и публика, готовая свистать, воет от восторга.

На этом представлении воет не только публика. Мастер ужасов Биейто еще и беспощадный, отвязный натуралист, и его метод мотать кишки на палочку оказался бесспорным для вскрытия глубин натуралистической драмы «Енуфа». Страшный вой Дьячихи, которая убила своими руками у нас на глазах младенчика, и плач этого самого младенчика стоят в наших ушах неотвязно и грозно, потому что в лице сербской певицы Леандры Оверман Биейто нашел конгениальную, самозабвенную, несравненную актрису. Она не то что не боится быть некрасивой, она дает нам своей подчеркнутой некрасотой, неприкрытой телесностью, расхристанностью вход внутрь человека -- любого, всякого, самого обыденного и самого проясненного. В игре Оверман мы обретаем ясный взгляд на самих себя. Актриса, с ее большим, но не слишком хорошо выстроенным голосом, с ее крупным и не слишком атрактивным телом, забывает себя, утопая в гениальной музыке Яначека вся, без остатка.

Когда Биейто заставлял своего Осмина кромсать человеческое тело и бросать окровавленный кусок в лицо Констанце («Похищение из сераля» Моцарта) или делал из Чио-Чио-сан мстительную Медею, которая в раже убивает всех на своем пути (оба спектакля -- берлинская «Комише Опер»), мы, конечно, ужасались, но рядом с ужасом селились сомнение и вопрос «зачем». Страшной трагедии «Енуфы» прием Биейто пришелся впору, тик в тик. Чернушное жизнеподобие сработало стопроцентно. Дирижер Марк Пиолле помог певице и режиссеру проявить нутро драмы полновесно и крупно -- его разделка партитуры вдохновенно просветлена и насыщена живым чувством.

Рядом с Оверман бледнеют другие актерские работы, и даже любимица Штутгарта голландка, обладающая сценической харизмой, Эва Мария Вестбрук -- Енуфа обнаруживает недохват самоотдачи, головную отрефлектированность. И глубоко сделанный образ мятущегося Лацы не находит у великолепно поющего Франка ван Акена неоспоримых жизненных, не сценических красок. Леандра Оверман приносит с собой на сцену новые мерки, новые требования.

Что касается спектакля в целом, то он интересно придуман и дельно разведен, хотя в разделке некоторых сцен ощущается понятная спешка. В списке творческих единиц есть не только авторы декораций и костюмов, но и «передельщики» оных для новой концепции. Действие происходит в «постсоветской» моравской деревне, где все беспробудно пьют. Правда, к третьему акту слегка развиднелось: предприимчивая Каролинка открыла швейную фабрику, и как раз тут, среди рядов швейных машин и швей-машинисток, происходят разборки финала, как раз тут и воет у всех на глазах Дьячиха. Воет она действительно так, что звук этот еще долго будет отдаваться внутри тех, кто его слышал.