«Процесс» в «Табакерке» поставил Константин Богомолов -- режиссер, сделавший в прошлом сезоне два отличных спектакля в двух разных театрах Москвы. В Театре имени Гоголя -- «Театральный роман», на Малой Бронной -- «Много шума из ничего», и на каждом из них зал хохотал непривычно хорошо -- не по-аншлаговски и не по-кавээновски, видно было, что импульс смеха идет из головы, а не откуда-либо еще. Теперь Богомолов взялся за Франца Кафку -- автора уж вовсе не смешного; а смех все равно был в зале, и стало окончательно ясно, что на столичную сцену пришел новый, выражающий новое время режиссер.

Звезда Чусовой взлетела и сгорела дотла вместе с уходящими в историю буйными и веселыми вещевыми рынками; Серебренников массой своих торопливых постановок отразил начало нулевых с их деловой энергией и обычаем интеллектуалов работать на пяти работах сразу, исчерпав себя критически, но, будем надеяться, не окончательно. Богомолов приходит в новую эпоху -- подмерзающую, с вновь появляющейся усмешкой на губах. И говорит об этой эпохе.

«Процесс»? «Процесс». На сцене «Табакерки» выстроен черный павильон, темные стены при этом зеркалят, и зрительный зал может видеть свое смутное отражение на задней стенке. В этом черном пространстве (в углу еще -- уходящая в небеса витая металлическая лестница) к спящему Йозефу К. (главная роль досталась Ивану Шибанову) являются арестовывающие его стражники, там же он общается со следователем, с адвокатом и наконец со священником. Последняя глава -- казнь -- преображена из тупого убийства героя вялыми служителями «закона» в прямое уничтожение его судьбой (ему пробивает сердце вылетевшая из-под колосников органная труба). И это -- принципиально.

История Йозефа К. у Богомолова -- это не история жертвы. ХХ век, богатый различными историями жертв, рассмотрен режиссером внимательно и отложен в сторону. Финал -- с фразой «Как собака» -- к этому герою не имеет отношения. История этого Йозефа К. -- безусловно, история человека. Достаточно долго защищающего себя и свое достоинство.

Когда этот Йозеф К. -- разбуженный вторжением в его квартиру стражников, одновременно гопнически-опасных и жалко-смешных, разговаривает с ними с чувством права и правоты, в зале проскальзывают имена гордых предпринимателей, пытавшихся слишком вольно общаться с властью. У Кафки герой работает в банке, упоминается, что он занимает там достаточно важную должность, но с самого начала в романе герой опасается стражников и внутренне готов к тому, что они могут сделать с ним что угодно. В спектакле Йозеф К. недоумевает, раздражается, сердится, но не признает за нежеланными визитерами никакой власти над собой. Этот человек в отлично сшитом костюме (абсолютно все остальные персонажи одеты совершенно чудовищно, и костюмы разодраны у них на спине -- художник Лариса Ломакина создала точнейший образ «мира не в порядке», ведь одежда в первую очередь отражает формат реальности) совершенно явно привык к существованию по некоторым законам. Он готов вести переговоры, но он ждет, что переговоры будут идти по неким правилам. Не дождется.

Весь этот процесс -- история растущего недоумения. Так, собственно, было и у Кафки, но там вместе с недоумением рос ужас, здесь растет усталость. Реальность за стенами банка, которые оказываются стеклянными (а у каждой приоткрытой двери маячит какой-то подслушивающий силуэт), полна персонажей гротесково-чудовищных. Зрителю предлагается череда сценок почти цирковых, почти клоунских. Вот художник Титорелли (Игорь Верник), преподающий Йозефу К. основы взаимодействия с судебной системой, наделенный широкими манерами, кавказским акцентом и сладкой улыбкой, знакомой каждому, кто хоть раз наблюдал одного из основоположников нашей монументальной скульптуры хотя бы по телевизору. Художник творит вместо портрета героя гибрид микеланджеловского «Давида» с анатомическим атласом. Вот суетливая работница Прачка (Яна Сексте) деловито удовлетворяет всех мужчин -- портретик существа, в котором ничего человеческого-то не осталось, лишь комический набор животных инстинктов. И даже дядя героя (Борис Плотников), единственный показанный его родственник -- лишь комплект старчески-значительного голоса, провинциальных предрассудков и притащенная в город корзина с яблоками.

Герой, недоумевая и сопротивляясь, пытаясь взаимодействовать с миром неразумным и неправильным по правилам разума, приходит к финалу уставшим и обезоруженным. После того как в него вонзилась органная стрела, он уходит по лестнице из сценической тьмы вверх, к свету -- и финал этот был бы слишком пафосным, если бы вдруг не вспомнилось самое начало спектакля. Там среди пришедших арестовывать героя стражников был следователь с большими черными крыльями за спиной, то есть все происходящее уже не имело к земным делам никакого отношения. Все мытарства Йозефа К., по всей вероятности, происходили в чистилище, где он и проходил путь от еретической гордости к смирению. И вот этот отказ от очевидно возможной социальности «Процесса» и одновременно ехидный, чуть грустный и защитно-отстраненный взгляд на существующий мир -- очевидная примета сегодняшнего невеселого дня. О котором Богомолов рассказывает все-таки достаточно весело.