Современный театр все время пытается найти новые границы дозволенного -- ощупать территорию, в том числе и собственной выносливости. Когда после окончания спектакля Алана Плателя VSPRS, показанного на фестивале «Территория», публика устроила овацию и счастливые артисты выходили на бесконечные поклоны, я вдруг поняла, что мой предел неожиданно наступил. Да, мне было ужасно скучно, поскольку месседж о социальном и экзистенциальном одиночестве мной был получен в первые минуты спектакля, а дальше тема только повторялась на разные лады, хотя я и хорошо понимала, что автор спектакля невероятно искусен, изобретателен и затейлив, что его концепция современна и, наверное, абсолютно честна. Но помимо скуки, глядя на синкопированные движения артистов бельгийской труппы, я испытывала еще и физический дискомфорт. И тогда я подумала, что так -- чисто физически -- мое тело сопротивляется дисгармонии.

Алан Платель, сегодня один из самых модных и ярких режиссеров-хореографов Европы, готовя свой спектакль VSPRS, тщательно изучил поведение больных в психиатрической лечебнице и пришел к выводу, что есть много сходства между истерией и религиозным экстазом. На этом и строится спектакль, в котором десять актеров, то врозь, то все вместе, дергаются в невероятных конвульсиях, демонстрируя пограничные возможности человеческого тела. Вот корячится некий обрубок в широких шароварах, из которых то рука появится, то нога, то обе вместе, вот танцовщик с классической выучкой, начиная балетное па, внезапно обрывает его на самом неподходящем месте и падает, выкручиваясь чудовищным образом. Кто-то семенит, кто-то выкрикивает отдельные слова, кто-то в припадке отчаяния становится на голову -- без рук, просто на миг оказываясь стоящим на макушке. Люди бьются о пол и друг о друга. Повисают на стенках. Тащат на вершину горы обмякшие туловища партнеров. Крупная девушка со сросшимися бровями на русском языке декламирует «Стихотворение об одинокой какашке».

Признаюсь, меня совсем не смущает, что музыкальную основу спектакля составляет "Вечерня Пресвятой Девы" Монтеверди, аранжированная композитором Фабрицио Кассолем таким образом, чтобы походить на сдавленный прерывистый крик. Не смущают стихи о какашке, коллективная мастурбация, спущенные штаны и сымитированные до абсолютной достоверности движения психически больных людей. Желание современных постановщиков гармонию разъять как труп и никогда не попытаться собрать меня тоже не смущает, и в прямое воздействие искусства на нравы общества я тоже не верю. Но когда я в течение двух часов смотрю, как на сцене, пусть и очень технично, извиваются люди, с которыми мастер поработал так классно, что не оставил им ни одного естественного, свободного и ясного движения, где каждый жест и каждый звук оказываются только иллюстрацией безумной тоски разрушенного человека, которому тесно и неуютно в его теле, тут у меня наступает естественный предел.

Потому что искусство может говорить о чем угодно и какими угодно средствами, но только тогда, когда оно остается выше содержания своего высказывания. Грубо говоря, пока художнику самому кажется, что он смотрит на землю с неба. Когда, невзирая на страдания и отчаяние, он прибегает к языку искусства, чтобы утешиться или утешить. Но когда он уверен, что смысла в этой жизни нет вообще, тотально, что даже творческий акт не дает и кратковременной иллюзии, а от художника требуется только констатация этого состояния, и чем он точнее его передаст, тем лучше -- тогда, по-моему, вообще лучше не браться за это дело. Потому что это неправда, в чем я внезапно убедилась на спектакле Плателя, поняв, что сопротивляется ему не мое сознание, которое умеет отлично прилаживаться к любым интеллектуальным кульбитам, а именно тело, так разумно и гармонично устроенное, умеющее двигаться, согреваться собственной кровью, передавать сигналы от нервов к мышцам, заражаться чужой эмоцией и страдать не только от физического, но и от эмоционального воздействия.