«Женитьбу» в постановке Марка Захарова показали на 80-летие Ленкома -- в театре был большой съезд гостей, и критики уже подробно описали и слова главного режиссера о том, что он давно хотел собрать на сцене всех «народных», и то, как начальство в казенных приветствиях путало фамилии артистов. Юбилеи созданы для того, чтобы их так описывали: речи, туалеты, меню приема и лишь в конце два слова о развлекательной части -- представлении. Но потом начались хоть и премьерные, но рядовые спектакли, и пусть зрители, добывшие билет на постановку с небывалым букетом звезд все так же восторженно аплодировали каждому их выходу, со сцены дохнуло чем-то совсем не юбилейным.

Вроде бы все как всегда: ученик Шейнциса, Алексей Кондратьев, придумал декорацию, где все вертится и движется -- раздвигаются дощатые стенки, из пола выныривают, будто из преисподней, кушетка и буфет, и сам буфет, словно лифт, ездит вверх-вниз, а кусок стены вращается, как мельничные лопасти. Метафоризм тоже соблюден: музыканты выходят на сцену в гоголевских париках, крылатках и в узнаваемых носатых полумасках -- семь Гоголей в одном спектакле и музыка гремит. Любимые артисты являются в изумительных гоголевских ролях, где каждый имеет свое немаленькое соло: сваха -- Инна Чурикова -- в юбках ярусами юлой носится по сцене, Анучкин -- Александр Збруев -- расчесан на прямой пробор, морщит нос и заикается. Жевакин -- Олег Янковский -- всклокочен, все время норовит всплакнуть и завершает роль неожиданным скорбным монологом, почти цитирующим гоголевскую «Шинель». Леонид Броневой -- Яичница -- все так же иронически невозмутим в свои почти 80 лет, как 30 лет назад в спектакле Эфроса. Подколесин -- Виктор Раков -- косноязычен, все время озабочен плохо сшитыми панталонами и по обстоятельствам выглядит то придурком, то кавалером хоть куда. Агафья Тихоновна -- Александра Захарова -- имеет длинную косу, страдает и беспрестанно говорит: «Ух ты!» В роли Кочкарева заболевшего Абдулова заменяет Сергей Чонишвили -- он так же энергичен, выскакивает из шкафа, будто черт, в инфернальных всполохах света и носит черный костюм с котелком. А в финале является, как раненый партизан, на костылях, с перевязанной головой -- мимоходом выясняется, что его отделали уставшие от ожидания свадебные гости. Как и в прежних спектаклях Ленкома, классические реплики тут беспрестанно чередуются с отсебятиной, по большей части на скабрезные темы, и даже когда актеры держатся в рамках гоголевского текста, они не уходят от выбранной темы («Подсядет бабеночка... и ручкой тебя», -- соблазняет Кочкарев, хватая Подколесина за причинное место). В общем, все как прежде. Но не радует.

В Ленкоме сейчас явно чувствуется атмосфера беды. И дело не в том, что новый спектакль вышел клочковатым, бессвязным и не слишком осмысленным, а хорошие артисты комикуют кто во что горазд, не зная, к чему себя приложить, и веет от них не весельем, а усталостью. Почему-то именно сейчас, на премьере спектакля, собравшего звезд Ленкома, невозможно избавиться от ощущения: «неблагополучно в этом доме». Посреди фойе стоит маленькая выставка «Юноны и Авось» с костюмами, эскизами и портретами молодых счастливых Олега Шейнциса, Николая Караченцова, Александра Абдулова. По стенам рядом со старыми фотографиями с Леоновым из «Иванова» и «Поминальной молитвы» повесили галерею с летних гастролей, на которых Абдулов успел сыграть Кочкарева. Капельдинеры продают глянцевые журналы в фонд поддержки Караченцова. Нет, и не в этом тоже дело. А пожалуй, во всем вместе. От чего гоголевская комедия вопреки всем театральным усилиям имеет вид отчаянный и слезный. Как инфаркт, перенесенный на ногах.