Есть у меня старый друг. Назовем его для вящей неопределенности (из уважения к организации, в которой он трудится) Иван Иванович. Ученый. В большей степени администратор, чем исследователь. Труженик. Долгое время был деканом престижнейшего в городе факультета. А недавно сделал еще один шажок вверх по карьерной лестнице, став проректором по науке одного из российских вузов. Причем одного из тех, что являются законной гордостью отечественного интеллекта.

Вскоре после назначения Ивана Ивановича на новую должность (которая, учитывая положение этого вуза в России, является, по определению, исторической) я поужинал с ним, как мы это делали время от времени многие годы. И вот после приблизительно второй с половиной рюмки Иван Ивановича прорвало. И он сказал с горечью: «В нашем университете нет науки».

Говоря "университет", я нимало не раскрываю сознательно вносимую неопределенность в наименование вуза. Ведь в России сейчас университетом не называют разве что школу для умственно недоразвитых. Все, что раньше называлось институтами или вообще было открыто заново в девяностых годах прошлого века и где больше чем 40 студентов, которых не берут в армию, теперь называют университетом. Университетов в крупных городах России больше, чем вытрезвителей. Что могло бы радовать и воодушевлять, если бы слово «университет» в России начала третьего тысячелетия хоть в какой-нибудь степени соответствовало традиционному значению этого термина.

Впрочем, к знаменитому вузу, об одном из руководителей которого идет речь, сказанное в предшествующей ремарке не относится. «То есть как это нет?» -- удивился я. «А вот так: нету науки. Исследовательские институты есть, а науки в них нет. Ни плохой, ни хорошей. Одни конференции. Общение заменяет работу. Понимаешь?» -- ответил он.

С такими безутешными мыслями замечательный друг мой -- труженик организации обучения и патриот своего вуза, еще недавно считавшегося одним из ведущих в Европе, заступил на новую должность.

И вот прошло несколько месяцев. Мало-помалу старый товарищ стал бронзоветь, превращаясь в ходячий памятник.

Первыми превращение Ивана Ивановича в памятник заметили ближайшие сотрудники монумента. Секретарша Танечка мне по секрету шепнула: "Вы не обратили внимание? У Ивана Ивановича походка изменилась! Он теперь не ходит, а шествует". Другая сотрудница, на этот раз не административная, а научная, совершенно независимо от первой сказала: "А у Ивана Ивановича в лице появилась величественность. И в речи".

Я не поверил, пока не почувствовал эти изменения на себе. Встретиться со старым другом становилось все труднее и труднее, даже просто поговорить по телефону.

А тут как-то увидел я Ивана Ивановича проходящим мимо по коридору, в котором он меня не заметил. А если заметил, то не кивнул. И даже виду не подал, что видит. В самом деле державное было зрелище: шествование Ивана Ивановича из одного своего кабинета в другой. Где уж тут замечать людей из плоти и крови -- для каменных гостей и тем паче хозяев из бронзы это недостаточно величаво.

Прошествовал по коридору Иван Иванович, как ожившая статуя командора. Он прошествовал, а я задумался. Потому как вдруг вспомнил, что и о других руководителях отечественных научных учреждений мне не раз и не два говорили, что они бронзовеют. Но тут процесс проходил на моих глазах, так что я как естествоиспытатель по образованию и природе мог видеть процесс бронзовения и его стадии развивающимися во времени. Как сказали бы древние греки, превращение Пигмалиона в камень не в мифе, а на наших глазах.

Если в других начальствующих людях (мне с детства неведомых) можно было предположить, что в них монументальность была генетически запрограммирована, в данном случае это было совершенно исключено. Мы с Ваней не только на брудершафт пили, а даже в Крым в юности поехали вчетвером с двумя красавицами, одна из которых впоследствии стала -- и остается -- его верной женой. Не было у Вани Ивановича склонности к бронзовению ни малейшей. Но почему же тогда он на глазах превращается в монумент?

Долго размышлял я над этим феноменом. И, мне кажется, понял причину. Монумент вместо живого человека на должности руководителя храма науки, который не соответствует своему имени и назначению, совершенно адекватен своей функции. Любой другой штиль поведения руководителя раскрывает то, что стоит за его священной спиной. То есть пустоту. Или как минимум несоответствие гордому имени, которое носит данное учебно-научное учреждение.

Не надо бронзоветь ректорам Принстонского и Оксфордского университетов. Ректорам Московского и Петербургского университетов и при царях-батюшках, и при царствовании большевиков бронзоветь по должности также было не обязательно. А сегодня живость поведения и ума вредит руководителям отечественного интеллекта. В их облике сегодня обязана быть непроницаемость и загадочность. Для прикрытия пустоты. Не бронзоветь по должности им просто нельзя. Иван Иванович назначен жрецом храма великой отечественной науки. А жрецу приличествует величие.

Человек-монумент -- это стена. Его бесполезно вопрошать о реально происходящем. И вообще разговаривать с ним на человеческом языке. Ибо он не человек -- памятник. Ему долженствует поклоняться. И подносить. Не цветы, конечно, а гранты или инвестиции.

Человек-монумент призван на должность, чтобы скрывать тайну. Главной из которых в России было и остается то, что в ней происходит на самом деле.

Именно по этой причине тайн в России, пожалуй, больше, чем во всем остальном мире. Причем эта наша отечественная особенность превращать в тайну все, к чему прикасаемся, как Мидас вынужденно превращал все, к чему прикасался, в золото, удивительным образом горделиво прошествовала (или, что то же самое, величаво перетекла) из социализма в капитализм. Она, чуть ли не единственная в нашей совершенно изменившейся жизни, осталась незатронутой изменениями.

Но вернемся собственно к научным учреждениям. Всегда ли руководители отечественной науки были монументами? Нет, нет и еще раз нет! Королев, запускавший спутники первым в мире, согласно воспоминаниям всех, кто с ним работал, был обаятельным и живым человеком на всех должностях. То же было и с академиками Капицей, Семеновым, Энгельгартом и множеством других руководителей отечественной науки, в которой под их руководством делались реальные дела мирового масштаба. Для того чтобы возглавлять вверенное им учреждение, этим великим российским гражданам вовсе не требовалось бронзоветь. Им нечего было скрывать (кроме секретов, охраняемых государством). Напротив, чем больше узнавал мир о сделанном ими, тем выше был статус возглавляемого ими научного учреждения.

Вот почему бронзовение руководителя -- очень опасный признак. Ибо говорит он о наступлении века мрамора и гранита (каменного века вместо живой жизни, какими высокими словами эти камни ни называй). О превращении живого учреждения в памятник самому себе.

Что же следует из сказанного? И чего пожелать Ивану Ивановичу и ему подобным бронзовым людям? Им лично желать нечего: на своих должностях сегодня в России их поведение адекватнее некуда. Люди будут превращаться в памятники по должности, если их работа является храмовой службой, а не живым делом. А вот российской науке и образованию, как, впрочем, и стране в целом, можно пожелать того, чтобы их руководителям не было нужды превращаться в памятники. Чтобы происходящее во вверенных им епархиях не нужно было скрывать. Чтобы тайн в России становилось все меньше. Чтобы реально происходящее было прекраснее любого молчания. И чтобы реанимация отечественных образования, науки и технологий произошла как можно скорее.