29 июля 1927 года заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий опубликовал свою знаменитую «Декларацию» -- обращение к «православным архипастырям, пастырям и пасомым». В ней иерарх призвал православных проявить лояльность к советской власти и фактически провозгласил курс на сотрудничество с ней.

«Декларация» до сих пор остается предметом жарких споров внутри церкви и вокруг нее. Имел ли право на то время фактический глава церкви пойти на союз с безбожной властью? Многие отвечают на этот вопрос отрицательно, проклиная имя «изменника». Другие призывают вспомнить о том, в каких условиях создавалась «Декларация». По их мнению, Сергий, пойдя на уступки, спас церковь от физического уничтожения.

Сторонники и той, и другой точки зрения сходятся, впрочем, в одном -- нет никаких сомнений, что издание «Декларации» стало поворотным пунктом в истории русской церкви. Между тем изучение ее прошлого доказывает, что на самом деле Сергий лишь вернул церковь в положение, привычное на протяжении не одного столетия, -- подчиненное по отношению к государственной власти.

Впрочем, когда заходит речь о «Декларации», историко-богословские вопросы нередко уходят на второй план. Людей невоцерковленных она заставляет задуматься над тем, на какие жертвы можно пойти во имя выживания в тоталитарном обществе. Какова может быть расплата за такую сделку?

Священство за царство

Православные правители дореволюционной России относились к православной церкви без особого почтения. Многие столетия Русь замечательно обходилась без патриархии, что существенно облегчало государственный контроль над Церковью. Древнерусским князьям, впрочем, все равно приходилось непросто, ведь митрополитов назначал константинопольский патриарх, как правило, из числа своих соотечественников. Лишь время от времени князьям удавалось пролоббировать назначение своих ставленников.

С ослаблением Византии уменьшалось ее влияние на русскую церковь, а в середине XV века Василий II в 1439 году попросту приказал арестовать присланного из Византии митрополита Исидора за то, что тот поддержал унию с католической церковью. В истории русской церкви началась долгая эпоха «суверенного авторитаризма» -- больше не нужно было оглядываться на Константинополь, зато следование ценным указаниям великого князя стало фактически обязательным. Тем более что именно он отныне назначал митрополита. Страна лишилась альтернативного центра власти, способного высказывать точку зрения, отличную от официальной. Ведь попытка сопротивляться воле правителя была чревата весьма печальными последствиями. Выступивший с обличением опричнины митрополит Филипп сначала был с согласия «агрессивно-послушного большинства» церковных деятелей лишен сана и с позором сослан в монастырь, а потом и вовсе задушен Малютой Скуратовым. Понятно, что подобные истории не способствовали развитию независимого мышления.

Впрочем, после смерти Ивана Грозного, незадолго до начала Смуты, на Руси появилось патриаршество, формально независимое от государственной власти. Однако попытка патриарха Никона в середине XVII века доказать право церкви на высшую духовную власть -- «борьба священства против царства» -- в стране обернулась тем, что его вчерашний покровитель царь Алексей Михайлович по прозвищу Тишайший в лучших традициях своего грозного предшественника устроил Никону публичную обструкцию и отправил в монастырь.

Сын Тишайшего Петр Великий и вовсе решил раз и навсегда избавиться от потенциальной церковной оппозиции, ликвидировав патриаршество и заменив его в 1721 году Священным синодом -- фактически правительственным органом по делам религии. Синод образовался в самом конце победоносной Северной войны, окончательно доказавшей право царя на проведение радикальных реформ и единоличную власть. Преемники первого русского императора не оставляли сомнений, что роль православия в полном соответствии с придуманной в середине XIX века Сергеем Уваровым триадой (православие, самодержавие, народность. -- Ред.) второстепенна по отношению к самодержавию. О народности и говорить не приходится.

Милый друг с хитрецой

Сдвиги в церковной жизни начали происходить в эпоху Великих реформ. Мало того, что из церковной среды вышло немало пламенных революционеров, но и некоторыее из тех, кто оставался верен православию, стали задавать православно-государственным иерархам весьма неудобные вопросы. Например, как случилось так, что церковь променяла свой дарованный небесами авторитет на вполне земные блага? Можно ли верить такой церкви? И «не прогнило ли что-то в Датском королевстве»? Возникло движение, получившее название «обновленчество». Его сторонники -- из клира и из мирян -- выступали за незавимость церкви от государства и, главное, за освобождение от обязанности идеологически обслуживать правительственные решения.

К обновленцам был близок и Сергий (в миру Иван Николаевич Старогородский) -- активный участник санкт-петербургских религиозно-философских собраний начала прошлого века. Будущий патриарх происходил из семьи арзамасских священников и решил продолжить дело отца. В 1890 году он закончил Санкт-Петербургскую Духовную академию, приняв на последнем курсе монашество. Три следующих года он провел в Японии, занимаясь миссионерской деятельностью. Вернувшись, Сергий защитил магистерскую диссертацию «Православное учение о спасении», принесшую ему известность и авторитет среди богословов.

В 1901 году он принял приглашение Дмитрия Мережковского представлять православную церковь на встречах с представителями интеллигенции. На них образованные миряне обсуждали, а порой и вели горячие споры с либеральными клириками о животрепещущих вопросах вероучения и церковной жизни. Благодаря своему участию в этих дискуссиях Сергий приобрел в либеральной среде большой авторитет, а вместе с ним и немалое число духовных чад.

Василий Розанов вспоминал, что участники собраний «очень любили и уважали епископа Сергия», который «был прост, мил, всем был друг». Правда, чуть ниже он добавил, что человек этот был «с хитрецой». О еще одном любопытном эпизоде из дореволюционной жизни Сергия рассказывал расстриженный иеромонах Илиодор (в миру -- Сергей Труфанов). По его словам, Пасху 1911 года Григорий Распутин проводил именно у Сергия, ставшего к тому времени архиепископом Финляндским. В его покои Труфанов и отправился в поисках «старца». «На мой вопрос, можно ли видеть Григория Ефимовича, он ответил: «Они почивают». Эти слова меня немало озадачили. «Вот штука, так штука -- Распутин; такие важные сановники, как Сергий, выражаются о нем с таким почтением: они почивают!» думал я». Впрочем, вскоре пути «старца» и Сергия разошлись: архиепископ публично критиковал вмешательство Распутина в церковную жизнь. Вероятно, это стало причиной признания императрицы Александры Федоровны молодому иерарху: «Он должен покинуть Синод», -- настаивала она. Николай в этом случае совету жены не внял, хотя и признавался, что «только одного члена там неприятно видеть -- Сергия Финляндск[ого]».

Романтика обновления

Бурные события 1917 года поначалу, казалось, дают церкви шанс на новую жизнь. Избавившись после Февральской революции от чуткого правительственного руководства, уже весной православные иерархи начали подготовку к созыву Поместного собора. На нем должны были решить основные вопросы церковной жизни -- главное, избрать патриарха. В августе собор начался. На нем после двухсотлетнего перерыва был избран патриарх -- им стал митрополит Московский Тихон. А вскоре грянула Октябрьская революция.

Поначалу и церковь, и атеисты-большевики заняли выжидательную позицию: одних интересовало, надолго ли пришли к власти Ленин со товарищи, а у других врагов хватало и без церкви. Впрочем, уже в первые месяцы 1918 года отношения между Советской властью и православной церковью обострились. Остро нуждавшееся в денежных средствах большевистское правительство решило пополнить казну за счет церковных богатств. Тем более, считали они, с изъятием у нее материальных ценностей она естественным образом растеряет свое влияние -- учил же Маркс о том, что влияние религии зиждется исключительно на материальной основе. После начала конфискации Тихон даже объявил анафему большевистскому правительству, от которой, впрочем, вскоре сам же и отказался.

Так в первые пореволюционные годы и жили. Православные иерархи, и прежде всего сам патриарх, всеми силами стремились сохранить только-только избавившуюся от удушающих государственных объятий Церковь. Ради этой цели не чурались и компромиссов с большевиками, что не могло не вызвать недовольства части верующих. А большевики, поняв, что жизнь несколько скорректировала марксистское вероучение, решили изменить тактику: теперь ее задачей стало подчинить себе Церковь.

Ставка была сделана на обновленчество, к тому времени преобретшее яркую христианско-социалистическую окраску. Весной 1922 года лидеры обновленцев договорились с большевиками о взаимной поддержке и после ареста патриарха Тихона смогли добиться контроля над Церковью. В апреле в 1923 года обновленцы собрали свой Собор, пропев на нем «многие лета» Советской власти и низложив патриарха -- само введение института патриаршества объявлялось «самодержавным пережитком». Но уже вскоре после этого стал очевиден зревший среди самих обновленцев раскол. Избежать его удалось только благодаря вмешательству сотрудников ОГПУ. Примерно в это же время на контакт с властью наконец пошел Тихон, согласившийся раскаяться в антисоветских деяниях Церкви. За это патриарх получил освобождение. Буквально на следующий день он наложил анафему на обновленцев. Попытки советской власти защитить своих ставленников были вялыми и не слишком успешными -- паства «проголосовала ногами», поддержав Тихона. Особого желания защищать, впрочем, тоже не было -- в конце концов патриарх и сам стал куда более сговорчивым.

Сегодня обновленцев не клянет только ленивый. Между тем в начале двадцатых годов отношение к новой российской власти было еще не лишено романтических надежд. «Музыка революции» все еще звучала в головах многих представителей интеллигенции. Вера в социалистическую утопию, государство нового, авангардного типа оставалась очень сильна. Проникала она и в церковные круги -- многим клирикам казалось, что вот оно -- начало Царства Божьего на земле.

Правда, после революции среди обновленцев оказались и некоторые вчерашние черносотенцы. У этих были свои причины бороться с патриаршей Церковью. Большевиков многие крайние правые стали воспринимать как новых носителей государственнической идеи в России. Так что сам Бог велел поддержать их, не допуская появления таких альтернативных центров власти, как патриаршество.

Помогая обновленцам, большевики добились своего, показав: без сотрудничества с властью Церкви может грозить самое настоящее рассеяние. Церковь оказалась перед тяжелым выбором.

"Спасти положение Церкви"

В июне 1922 года митрополит Нижегородский Сергий вместе с еще тремя высшими православными иерархами опубликовали так называемый «меморандум трех». В нем митрополиты признали созданное обновленцами Высшее церковное управление «единственной канонически законной церковной властью». Правда, буквально два месяца спустя Сергий встал в оппозицию к обновленцам и потребовал независимости для своей епархии, а в октябре и вовсе объявил о разрыве с новой церковной властью. За что и поплатился свободой: в конце 1922 года Сергий был арестован.

Позже, объясняя причины, подвигшие к подписанию «меморандума трех», Сергий, по некоторым сведениям, признавался, что рассчитывал возглавить обновленческое движение с тем, чтобы взять от него лучшее и повернуть в каноническую сторону, «спасти положение Церкви, предупредить анархию в ней». Именно эта позиция стала моральным обоснованием сергианства. Главной задачей было провозглашено спасение Церкви. Любыми средствами.

После кончины патриарха Тихона в апреле 1925 года местоблюстителем патриаршего престола стал митрополит Крутицкий Петр (Полянский). Большевики одобрили его кандидатуру, считая его наиболее покладистым из предложенных Тихоном преемников. Однако, как выяснилось, «покладистый» местоблюститель совершенно не собирается терпеть раскол внутри церкви: вместо этого он энергично боролся с обновленцами, которых большевики по-прежнему не обделяли своим вниманием полностью. За это и поплатился. Уже в конце 1925 года Петр был арестован и отправлен в сибирские лагеря.

Обязанности заместителя местоблюстителя принял на себя митрополит Сергий, сразу же взявший курс на нормализацию отношений с советской властью. В июне 1927 года ему удалось добиться госдуарственной регистрации Церковного Управления, а заодно и разрешения создать из нескольких собранных им епископов временный Синод. Ответным жестом лояльных иерархов и стала появившаяся в конце июля «Декларация».

«Пастырям и пастве» сообщалось, что «теперь наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление: епархиальное, уездное и т.д.». А заодно предлагалось выразить «всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения».

Сергий разъяснял положение верующих христиан в безбожном государстве. Обошлось без обновленческих апологий новой власти, но все равно предельно ясно. «Мы хотим быть православными, -- сказано в «Декларации», -- и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой -- наши радости и успехи, а неудачи -- наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие... сознается нами как удар, направленный в нас». Со ссылкой на апостола Павла Сергий призывал быть гражданами Союза «не только из страха, но и по совести».

Заодно дана отповедь православным кругам за рубежом, не желающим признавать советскую власть. По словам Сергия, усилиям почившего патриарха наладить отношения с большевистским правительством более всего мешали «выступления зарубежных врагов Советского государства, среди которых были не только рядовые верующие нашей Церкви, но и водители их». Именно они возбуждали «справедливое недоверие правительства к церковным деятелям вообще». Расписавшись в полной лояльности к власти, заодно Сергий пригрозил зарубежным священникам, не желавшим последовать его примеру, исключением «из состава клира, подведомственного Московской Патриархии».

Один из самых либеральных богословов дореволюционного времени фактически присягнул на верность одному из самых нелиберальных режимов в истории. Как выяснилось, одно совсем не исключает другого. Власти достаточно лишь убедительно доказать, что истребление несогласных не является для нее большой проблемой. И будущая райская жизнь в такой ситуации уже не кажется достаточным поводом отказаться от жизни земной. Отношения государства и церкви вернулись на круги своя.

Предательство во имя спасения

На «Декларацию» отреагировали бурно и почти сразу. Одними из первых поспешили высказаться иерархи-обновленцы. Почувствовав, что после таких «признаний в любви» советской власти, необходимость в них может отпасть совсем, они не преминули буквально через несколько недель напомнить о своем «авторском праве» на высказанные Сергием идеи. «Воззвание свидетельствует о полном признании главой "Сергиевщины" Положений Собора 1923 года, декларировавших нормальное отношение церкви к советской государственности и совершившейся социальной революции», -- говорилось в обращении «обновленческого» Синода. А ответственным советским работникам Синод напоминал о том, что Сергий далеко не всегда был так уж лоялен к большевистской власти. «Изменение отношения к власти есть, по-видимому "гнилая" попытка со стороны митрополита Сергия "укрепить" свое положение перед лицом отклонившихся от него епископов», -- настаивали обновленцы.

Критикой справа занялся находившейся в эмиграции Сергей Нилус -- печально известный распространитель «Протоколов Сионских мудрецов». «Может ли Церковь, которая есть "столп и утверждение истины", -- вопрошал он, -- может ли она и ее иерархия при каких угодно случаях и для каких угодно целей становиться на путь лжи и человекоугодничества? Нет, ибо это безусловно воспрещается Словом Божиим».

Церковный историк Антон Карташев считал, что «своей активной лояльностью в отношении к большевистской власти митрополит Сергий, обладающий легальным титулом главы православия, лишает основания все обновленческие обособления от православной церкви. Но это увлекательное «собирание» рассыпанной русской церкви митрополиту Сергию в конце концов не удастся, потому что он встал на ложный путь». По мнению Карташева, «в конечном счете знамя православия в час освобождения России останется в руках гонимых».

В череде этих резких выступлений против Сергия диссонансом прозвучала гневная отповедь противникам Сергия от Николая Бердяева. «Православная Церковь в России претерпевает нравственное мученичество, неведомое и часто непонятное для церковных кругов эмиграции, -- писал философ. -- Православная Церковь в России в лице своих водительствующих иерархов должна совершать жертву своей видимой красотой и чистотой, она нисходит в мир, находящийся в состоянии смертного греха. Жертва эта совершается во имя спасения православной церкви и церковного народа в России, во имя охранения ее в эти страшные годы испытаний».

Если оппоненты Сергия настаивали на кощунственности самой идеи мирного сосуществования с безбожной властью, то защитники напоминали о том, что судить иерарха легко вдали от России, выдавая на-гора статьи в каком-нибудь тихом европейской городке, желательно подальше от советской границы. Церковь раскололась. И смогла объединиться только спустя 80 лет.

Осенью 1943 года, в самый разгар Великой Отечественной войны, Иосиф Сталин принял решение восстановить патриаршество. Дополнительная идеологическая поддержка была для «отца народов» совсем не лишней, а патриархом стал не единожды доказавший свою лояльность Сергий. Однако через полгода, в мае 1944 года, он скончался в Москве в возрасте 77 лет.

В период между приходом к власти большевиков и изданием «Декларации» жертвами гонений на Церковь стали более 30 тыс. человек, из них около 20 тыс. расстреляны. После издания «Декларации» и до смерти Сергия за веру пострадали до двухсот тысяч человек, из них почти половина расстреляны.