Это был первый вопрос, заданный на пресс-конференции Эмиру Кустурице, все-таки прилетевшему в Москву на открытие ММКФ, несмотря на большую занятость (до парижской премьеры панк-оперы «Время цыган» осталось три дня): «Говорят, что вашу картину просили многие фестивали. Почему вы предпочли именно Московский?» И Кустурица объяснил: про российские корни сербского кино, про его «личный поклон Довженко» в картине «Завет», про свои незабываемые студенческие впечатления от михалковской «Рабы любви»... Но достаточно было посмотреть картину, чтобы и вопрос, и ответы показались ненужными: фильм «Завет» идеологически чрезвычайно близок внутреннему запросу определенной части нашего общества, и, видимо, подобная аудитория найдется на любом отрезке послесоветского пространства.

Как сказал сам Кустурица, идея фильма появилась из японской сказки про старика, завещавшему внуку выполнить три задания. В сказке Кустурицы довольно моложавый дедушка, живущий в заброшенной, но сказочно красивой деревне, отправляет внука в город, чтобы тот продал корову, купил икону и нашел себе невесту. Внук, неиспорченный и честный, как юный пионер, прибывает в город, где немедленно встречает красивую девушку на полголовы выше себя и ввязывается в распри между владельцем борделя, мафиози, собирающим взносы на строительство в Сербии Международного торгового центра, и двумя братьями, родственниками умершего уже дедушкиного друга, этакими винтиками-шпунтиками, разъезжающими на самодельном чудо-автобусе с бойницами. Дальше -- как обычно. Пули свистят, строчат пулеметы, никто не погибает, зато все падают, музыка играет, перья летят... Но все эти волшебные прежде елочные игрушки оказываются не настоящими -- не радуют.

И в этом как раз и проблема, а вовсе не в том, что фестивали нынче не то, что давеча, и никто из режиссеров уже не остается на них на полный срок, как сетовал Кустурица, отвечая на явно задевший его вопрос о том, почему после «Андеграунда» он, до того с каждой картиной берущий новую высоту, стал идти по прямой -- ровно, но без полета... Сначала режиссер пошутил, что теперь ему остался только путь вниз, но потом стал отвечать пространно. И сказал, что он и Михалков -- единственные два режиссера из Восточной Европы, на фильмы которых европеец из Западной готов купить билет, но это вовсе не значит, что они лучшие, просто никому не интересно авторское кино, фестивали перестали быть пространством, его защищающим, и превратились в демонстрацию модных коллекций -- зимних и летних, и то, что он, Кустурица, продолжает снимать фильмы, которыми хочет воздействовать на публику, и есть его большая заслуга...

И что кино, по его мнению, -- средство социальной терапии, и если уж нельзя изменить мир, то можно снять фильм, который вызовет в людях лучшие чувства, и что режиссер подобен психотерапевту. И если нервнобольным помогает музыка Моцарта, то он, Кустурица, тоже хочет помогать больному времени, хотя и не считает себя Моцартом, а скорее Мусоргским...

Вот его «Завет», который один из журналистов в упоении сравнил со «Свадьбой в Малиновке», и есть такой пример терапии. Фильм, где всех плохих убивают, заканчивается сразу двумя свадьбами, и в финале для непонятливых так прямо и написано happy end, что очень нравится многим зрителям, в том числе Никите Михалкову, который его видел одним из первых. То есть если в жизни нет никаких хеппи-эндов, то давайте их сами себе сделаем и им порадуемся. На глобальный мир нам влиять не дано, но никто не мешает человеку, если он достаточно, конечно, могуч создать свой, частный мир и заполнить его тем, чем он сам захочет. Вот, например, Кустурица построил себе деревню, экологически чистую и патриархальную, где ему, как пошутил режиссер, «уставшему от демократии», дано право самому выбирать себе население, и он выбирает -- добрых, красивых и возвышенных... И фильм снял в трех километрах от этой деревни, видимо, чтобы чувство избранного им счастья не растерять...

Увы, ни в утопически счастливой деревне, ни в отдельно взятом фильме, в котором мальчик спасает девочку от «секса и выпивки» и увозит ее в сельскую идиллию, где дедушка отливает колокол для местной церкви, нет ничего подлинного... Как бы ни хотелось сконструировать это счастье для всех и каждого и чтобы никто не ушел обиженным, все выходит нечто искусственное и ненастоящее. Поскольку счастье не игрушечный паровоз и не ходит по проложенным для него рельсам, а возникает, как радуга, среди туч, в том числе и на тех самых фестивалях, которые сегодня уже совсем не те, что раньше. Но и на них, и на открывшемся Московском, мы еще увидим некоторое количество настоящих алмазов, хотя, возможно, и не совсем на тех путях, которые для них заботливо проложены...