В рамках программы «Москва актуальная» Елена Селина, Ольга Лопухова представили новый проект: огромную выставку последних работ Виктора Пивоварова под экстравагантным названием «Едоки Лимонов». Прошедшая в 2004 году первая масштабная персональная выставка-ретроспектива всего творчества Пивоварова в залах Третьяковской галереи воспринималась в ореоле сенсации, эйфории от встречи с целым материком неведомой почти, известной лишь по фрагментам, полумифической культуры. Спустя без малого три года нам предоставляется возможность оценить опыты постижения границ концептуального метода, предпринятую в союзничестве с этим методом попытку выхода в другие, альтернативные концептуализму пространства.

Новая выставка Виктора Пивоварова примиряет две, казалось бы, несовместимые концепции творчества: создание чистых от традиционных эстетических категорий «диограмм мысли» и возвращение к классическим категориям живописного шедевра, к творению Большой Картины. Сам Пивоваров называет эту установку романтической. О романтизме применительно к практикам московского концептуализма писал еще теоретик Борис Гройс. Он и ввел определение «романтический концептуализм», имея в виду константное присутствие мистического опыта во всех российских артпрактиках, включая те, что радикально порывали с традиционной художнической маэстрией. Пивоваров мыслит еще более парадоксально: романтическая маэстрия и аналитическая рефлексия для него вещи очень даже совместные.

Экспозиция напоминает многочастную поэму. Каждый этаж музея в Ермолаевском переулке -- отдельная глава. Преданный летописец творчества Пивоварова критик Милена Орлова в монументальной каталожной статье обращает внимание на поэтические законы организации «выставочного текста». Говорит о рифмах, аллитерациях, созвучиях, ищет параллели с композицией Дантовой «Божественной комедии». Понятно, почему первая часть называется «Посвящения». Это созданные Виктором Пивоваровым живописные паззлы-анаграммы в честь друзей (особое место занимают Игорь Холин и Генрих Сапгир). Многие портреты родных и друзей это не лица, а ребусы: вместо лиц -- цветные плоскости, а также ячейки, каморки, квартирки с узнаваемой домашней мебелью -- образ внутреннего мира героя.

Вторая часть посвящена Пивоваровым собственной историко-культурной мифологии и названа «Лисы и праздники». С помощью разных артефактов, от графической серии до свитков-сутр и китайских грамот нам рассказывается о якобы существовавшей с конца 1930-х годов на месте центра Еврейской автономии Биробиджана секты поклонников лис -- «лисомилов». Культ лисы возник на пересечении трех религий, носители которых встретились после депортации советских евреев: даосизма, христианства, иудаизма. Мистификация Пивоварова с образами выполненных в буддийской иконографии «священных лис -- покровителей», с многометровыми свитками-сутрами, в которых начертаны сомнения и страхи. «Чего ты боишься? // Боюсь умереть. // Палец покажешь дураку, // Он засмеется и скажет ку-ку» -- вполне органично вписывается в вышучивающий все на свете концептуализм традиционного плана.

Выход в эзотерику и мир классической живописи намечен на третьем и четвертом уровнях. Третья часть названа «Едоки лимонов». Заглавие -- парафраз знаменитой картины Ван Гога «Едоки картофеля». На историю искусств в этой серии много ссылок: в картинах угадываются темы и Леонардо, и Дюрера, и Веласкеса, и Рембрандта. Лимон -- любимый атрибут философского натюрморта «малых голландцев» XVII века. У них он был амбивалентным символом прекрасно-горького знания жизни. У Пивоварова лимон -- символ духовной пищи, так как желтый для художника -- цвет сакральный (такое толкование навеяли и золото икон, и теория Хармса о духовности желтого цвета). Реабилитируя великую живопись и сакральную символику колорита, Пивоваров делает вольные версии -- «по мотивам» шедевров прошлого. Характерно, полноценное переживание заявленных автором серьезных тем обеспечивает сам оммаж великим картинам на уровне опять-таки концептуальном, на уровне идей. Изучая немного условный, шаржированный язык собственно пивоваровской живописи, думаешь не только о высоком и вечном, но и о веселых иллюстрациях к детским книжкам -- том этапе творчества, которым художник вынужденно занимался в советское время.

Четвертая часть называется «Окно и сад». Серия оформлена как графические листы из старинных атласов по флоре и фауне неведомых земель. Диковинные цветы и плоды (нектарник, «мандалинка запредельная») соседствуют на листах с изображением мифических тварей (лиса светящаяся, хохотушка алмазная), эмблемами душевных состояний (меланхолия высокая) и даже небесных сил (эльфиды шестикрылые, «поцелуй Будды», нимб святого Франциска). Разглядывая затейливые герметические фигуры и подписи к ним, трудно отделаться от мысли, что художник каталогизировал многие фантастические элементы райских садов с картин Босха.

Настроиться при созерцании существ и сущностей из волшебного сада на бескорыстные мысли о высоком мне помешали непрограммируемые, опять-таки концептуальные приключения языка. Угадывая знакомые по босховским картинам силуэты коралловых лепестков и ягодок, висящих на тонких усиках-спиральках, я не удержался от восклицания: «Это Босх!», на что строгая коллега по цеху Юлия Овчинникова с негодованием отреагировала: «Что значит «левый МОСХ»? Как тебе не стыдно такую гениальную серию позорным словом клеймить?» (Напомню, что левым МОСХом в советское время называлось прогрессивное крыло Московского союза художников, мастера которого очень увлекались изображением мистических сцен в сюрреалистическом духе, в пантеоне их богов Дали и Босх занимали, конечно, суперпочетные места.) Так язык подсказал еще одно обозначение синтеза актуальных художественных стратегий с высоким миром старого искусства. Да, «левый Босх».