Эрнст Иоганн Бирон (1690--1772), обер-камергер двора императрицы Анны Иоанновны, герцог Курляндский, Лифляндский и Семигальский, регент Российской империи (на целых три недели) при малолетнем Иоанне Антоновиче, -- бесспорно одна из самых мифологизированных фигур отечественной истории. О неисчислимых злодействах, зверской жестокости, фантастической алчности и умопомрачительном невежестве канальи-курляндца известно всем, кто имеет хоть какие-нибудь представления о русском XVIII веке. Модель известна: Петр Великий -- бритье бород, переплавка колоколов на пушки, «отсель грозить мы будем шведу», Кубок большого орла; Елизавета Петровна -- веселая царица; Екатерина Вторая -- взятие Измаила, «потемкинские деревни», какое-то там «просвещение» и длинная вереница любовников; Анна Иоанновна -- «бироновщина». То есть реакция, немецкое засилье, коррупция, казнокрадство, могущество Тайной канцелярии и т.п. Если эта мерзость от века зовется «бироновщиной», то всякому понятно: во-первых, главным, коли не единственным виновником наших давних бедствий был вышеозначенный герцог (он же полюбовник и конюх царицы), а во-вторых, клейма на нем ставить негде.

А коли все понятно, то зачем, спрашивается, писать о Бироне да еще в серии «Жизнь замечательных людей»? Ладно, еще про Анну Иоанновну -- какая-никакая, но все-таки законная государыня, бесспорная Романова, в конце концов простая и бесхитростная русская женщина, голову которой задурили коварные инородцы. (Написанная Евгением Анисимовым книга об Анне пополнила «ЖЗЛ» в 2002 году.) А тут -- «замечательный Бирон»!

Насколько замечательным был бедный дворянин (большой любитель и знаток лошадей, но никак не конюх), что крепко приворожил некрасивую и несчастную русскую царевну, заброшенную волей страшного дядюшки (Петра Первого) в курляндское захолустье и вдруг взлетевшую на имперский престол, -- вопрос дискуссионный. Это смотря что под «замечательностью» понимать. А вот «жэзээловская» книга Игоря Курукина действительно замечательная -- в самом обиходном значении слова. Замечательна, ибо позволяет уйти не только от сказки о злом Бироне, но и от куда более развитого, соблазнительного и опасного мифа о «бироновщине». Или об «остермановщине» -- так полагают целесообразным именовать режим Анны Иоанновны некоторые современные историки. Действительно, изворотливый и прагматичный вице-канцлер Андрей Иванович Остерман может претендовать на титул архитектора российской политики 1730-х годов с куда большими основаниями, чем фаворит государыни. Остерман был изощренным дипломатом и многоопытным придворным игроком, сознательно избравшим путь «государственного человека». Бирон стал политиком поневоле: иного пути у интимного друга царицы, чужака не только для старинных русских вельмож, но и для влиятельных немцев, давно состоявших в русской службе, просто не было. Во-первых, Анна, тоже чувствующая себя в Петербурге чужой, хорошо запомнившая, как ее пытались сделать декоративной фигурой (попытка верховников ограничить самодержавство), и потому державшая всех сановников в подозрении, нуждалась в поддержке человека, в чью преданность (а честнее сказать -- любовь) она обоснованно верила. Во-вторых, уклонись Бирон от политических забот (и неизбежно связанных с ними игр, разборок и провокаций), схарчили бы курляндского камергера за милую душу -- за охотниками дело бы не стало.

Пришлось втягиваться в политику -- соответственно духу времени. То есть выстраивать систему сдержек и противовесов, зорко следить за соперничающими придворными кланами, брать в надлежащих случаях на себя роль нейтрального арбитра, продвигать «своих» и отодвигать «чужих», а заодно блюсти интересы государства. И свои собственные. Одно другому не всегда мешало. Худородный Бирон добился Курляндского герцогства именно потому, что он был удобнее Петербургу, чем многочисленные титулованные претенденты на этот скромный, но все же недурной кусок. Расхитителем народных богатств и взяточником Бирон был не в большей мере, чем прочие «знатные персоны» первой половины XVIII века -- Меншикову и в подметки бы не сгодился. Другое дело, что любой фаворит обходится стране дорого. Только какая же монархия на определенном этапе развития может обойтись без фаворитизма? Курукин не зря дает емкий и концептуальный очерк этого неприятного, но закономерного феномена. Как не зря акцентирует его «всеобщий» (а не исключительно российский) характер.

Итак, Бирон был политиком. Иногда -- толковым, иногда -- опрометчивым. Иногда -- зарывающимся. Так случилось в «марьяжной» истории, когда герцогу не удалось высватать для сына племянницу государыни, будущую правительницу Анну Леопольдовну. Хуже этого «неуспеха» оказался «успех» Бирона -- дело Волынского, завершившееся казнью ретивого кабинет-министра. Именно этот сюжет настроил против Бирона часть гвардии, что и отозвалось позднее падением регента. Все так, но Курукин убедительно показывает иную сторону медали: Бирон никогда не рулил Россией единолично и неплохо понимал, что такая забота ему не по силам. Должность регента была фактически навязана ему партнерами, иные из которых, похоже, загодя прочили герцогу совсем другую роль -- козла отпущения.

Так и случилось, когда через три недели регентства Бирон был низложен бодрыми гвардейцами под командой фельдмаршала Миниха. И обвинен во всех смертных грехах. Что не уберегло Миниха (и даже многоопытного Остермана) от падения в результате нового переворота -- гвардия, войдя во вкус, вознесла Елизавету Петровну. Тут-то -- для придания хотя бы видимой легитимности этому чистой воды беззаконию -- и понадобился миф о былом «немецком засилье» и ужасах аннинского царствования. В отличие от Миниха и Остермана Бирон к тому времени уже был приведен в ничтожество, Елизавете лично зла он никогда не делал (даже напротив), но на амплуа главного злодея безвестный курляндец, крутивший амуры с дурной государыней, годился лучше, чем прославленный военачальник и с Петровых времен известный дипломат. Тех просто сослали -- Бирона сделали символом развеянной тьмы. Заодно было изобретено противостояние русской и немецкой партий при дворе Анны (хотя иностранцев в русской службе при этой государыне числилось примерно столько же, сколько при Петре или при Елизавете, а временные альянсы строились вовсе не по национальному принципу), а казненный Волынский начал обретать черты национального героя. Так сложился миф о «бироновщине», которой не было.

Что же было? Да ничего особенно веселого. Жестокие нравы регулярной, но неотлаженной империи. Наследие петровского произвола. Большая европейская политика. Грубый, но сметливый, амбициозный, но искренне любящий свою покровительницу, корыстный, но блюдущий государский интерес курляндец. Противоборствующие кланы. Доносы, пересуды, интриги. Изломанные личные судьбы. Гром побед, звон монет, шипение клевет. Закладка будущих мифов.

А если на самом деле интересно -- читайте книгу Игоря Курукина.