В «Знамени» (№1) проходит торжественный смотр поэтического истеблишмента. Номер открывают два (мал золотник!) стихотворения Сергея Гандлевского; в первом -- три четверостишья, второе приведу полностью: «Или-или» -- «и-и» не бывает./ И, когда он штаны надевает,/ Кофе варит, смолит на ходу,/ Пьет таблетки, перепроверяет/ Ключ, бумажник, электроплиту/ И на лестницу дверь отворяет,/ Старый хрен, он уже не вздыхает,/ Эту странность имея в виду. Далее Алексей Цветков, Фазиль Искандер и, знамо дело, Александр Кушнер -- с десятью стихотворениями. В январском «Новом мире» их одиннадцать. Надо думать, что в «Звезде» (ее первой книжки пока нет ни в Москве, ни в Сети) двенадцать. Плюс почти целая полоса в первом номере «Литературной газеты». Производительность на уровне Дмитрия Александровича Пригова -- времен лучших, не нынешних.

Оный Дмитрий Александрович, впрочем, «Знамя» тоже не обошел -- он представлен «правдивым повествованием» «Боковой Гитлер». Читаешь этот издевательски гладкий, все на свете пародирующий (но от того не менее скучный и предсказуемый) прозаический опус о том, как типичного советско-подпольного художника вызвали к руководству творческого союза мастеров кисти и резца, дабы укорить за контакты с иностранцами и продажу на Запад идеологически сомнительных полотен, -- читаешь и думаешь: а ну как приди в редакцию ровно этот текст, но за подписью, к примеру, Афанасия Барсукова либо еще какого-нибудь Глеба Мышкина, довелось бы читателям узнать всю правду о житье-бытье членов МОСХа и фантасмагорическом визите в мастерскую главного героя властителей Третьего рейха (от фюрера до Штирлица включительно)? Непристойный вопрос этот свидетельствует, конечно, токмо о косности вашего обозревателя. Ведь уже в золотые «поздние восьмидесятые», при первых выходах героя на авансцену, объясняли почтеннейшей публике умные люди, что Пригов (Дмитрий Александрович) -- это не сумма поэтических текстов, а единый и неделимый суперпроект, вечный двигатель, человек-оркестр и «наше все». Не поспоришь. Только тогда, в пору Рейгана, милицанера и прочего салата рыбного, было весело даже тем, кто не видел в Дмитрии Александровиче великого преобразователя мировой словесности. Боюсь, что «Бокового Гитлера» взахлеб цитировать не будут и самые стойкие адепты суперпроекта. Вообще-то давно реализованного -- см. энное количество уже не коротких стишков, а вполне упитанных и плохо различимых «романов» Пригова, что были выпущены в последние годы тщанием «НЛО», неутомимость которого приближается к приговской.

Утвердив в минувшем году престиж литературы non-fiction (№11; а на деле и №8), ныне журнал решил выяснить «Для чего литературе воображение?» (и нужно ли оно вообще). На сей счет в конференц-зале высказываются Елена Долгопят, Аркадий Драгомощенко, Павел Крусанов, Владислав Отрошенко, Валерий Попов, Семен Файбисович и Николай Якимчук. Авторы достаточно именитые и не слишком схожие. Не место здесь говорить об их творческих достижениях (о каждом можно уже диссертацию писать), но все же замечу: по части «воображения» экспериментально-книжные, глубоко вторичные (сознательно или бессознательно -- вопрос отдельный) фантазии Долгопят, Крусанова, Отрошенко или Якимчука равны мелодраматическим (доброжелатель скажет -- трагическим) стриптизам позднего Попова или Файбисовича. Последнему следует отдать должное: он (наряду с изощренным интеллектуалом Драгомощенко) много последовательнее прочих участников заочной дискуссии отстаивает права «живой» литературы non-fiction, делая лишь чисто этикетные реверансы в сторону воображения и стоящей за ним «славной традиции». Проблема, однако, в том, что «воображение» (способность создавать нетривиальные сюжеты и характеры) отнюдь не сводится к «экзотике», «фантастике» или «авантюрности». Достоевский работал с «газетным» материалом, но «Бесы» никак не non-fiction. Петю Ростова «выдумать» несколько сложнее, чем «пятнадцатилетнего капитана» (который тоже придуман -- или угадан -- много лучше типового персонажа романа приключений). Сюжет «Обрыва» не менее изощренно выстроен, чем сюжет «Трех мушкетеров» (хотя оба при лобовом пересказе покажутся банальными). Когда Файбисович резюмирует: «А кто в погоне за массовым читателем решает сиюминутные внелитературные задачи, о тех и сказать нечего» -- он прав на сто процентов. Только ведь большой вопрос, какая словесность этому самому читателю ныне по вкусу. Не такая уж малая аудитория воспринимает криминальные, исторические или любовные романы (причем самого худшего пошиба, с изобилием откровенных несуразностей) как истину в последней инстанции: наконец-то явлена вся правда о прошлых, настоящих и будущих кознях губящих Россию жидомасонов, неистребимых народных мстителях и путях достижения личного счастья в объятьях голубоглазого ковбоя-миллиардера (черноокой принцессы). Какую сказку ни сочини, все станет былью (по крайней мере интернетовской) -- что эльфы-цвельфы-хоббиты, что школа Хогвартс.

Между тем ни одного текста о вымышленных персонажах и событиях в январском «Знамени» нет. Есть выдержанный в тональности «путевых впечатлений» десятилетней давности (и что бы раньше не напечатать) рассказ Льва Усыскина «Вечером в Азии», есть мемуарные «Осколки радуги» художника Сергея Бархина, есть удивительно живой и не отпускающий ни на миг «монороман» Инны Лиснянской «Хвастунья», финала которого я жду, как, казалось, уже отвык ждать какого-либо «окончания». Дождусь -- напишу. Во-первых, потому, что в лишенном сквозного сюжета повествовании Лиснянской царит тот же дух свободной и бескорыстной поэзии, что и в ее прекрасных стихах. А во-вторых, надо же все-таки объяснить общественности, что ничего против невыдуманных (но полных воображения!) историй я не имею.

Лучший гостинец от «Дружбы народов» (№1) тоже пока явлен наполовину. Окончание романа Анатолия Азольского «Полковник Ростов» появится в февральском номере, но интрига заверчена с фирменной азольской крутостью. Ударение в фамилии заглавного героя падает не на второй (как вы подумали) слог, а на первый. В июле 1944 года полковник вермахта граф Гец фон Ростов убежден, что убийство Гитлера, которое твердо вознамерился совершить его друг, одержимый мыслью о спасении Германии полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, ничего хорошего злосчастному фатерланду не принесет. Германию надлежит спасать как-то иначе. А для того необходимо оповестить о готовящемся покушении (и генеральском заговоре, слепым орудием которого выступает однорукий и одноглазый мститель Штауффенберг) неких заинтересованных лиц, коих Ростов мысленно именует «господами-товарищами». Истинные воззрения и планы прусского аристократа пока столь же неясны, как и пути, которыми он хочет выйти на означенных «господ-товарищей» (агент, что должен был передать Ростову какие-то адреса, схвачен гестапо на первой странице повествования). От бомбы Штауффенберга фюрер, как известно, спасется -- почему замысел этот не свершился и как его провал связан с загадочным Ростовым, узнают читатели «Дружбы народов». Драйв, фактура и интеллектуальная акробатика гарантированы. Качественной новизны (по сравнению с «Кровью» или «Диверсантом») пока не приметно. Но в любом случае наконец-то раскроется «вся правда».

«Молодой реализм» представлен в «ДН» повестью Ирины Мамаевой «Земля Гай» (тяжкие будни старух и алкоголиков в Богом забытой карельской деревне), «молодой авангард» -- повестью Марии Рыбаковой «Слепая речь» (тяжкие американские будни слепорожденной беженки с Кубы и будущего писателя). В обоих примерно по сто пудов символики. Надежду Мальцеву редакция «положа руку на сердце» именует «поэтом божьей милостью». Проверьте -- ее подборкой «Не в мудрости горя премного -- в любви, что не ведает трус» номер открывается.