В последнее время в России получает распространение концепция, согласно которой «национализму ненависти» должен быть противопоставлен некий «национализм любви». С комментариями по этому поводу на страницах "Времени новостей" 7 июля с.г. выступил Александр Дугин. Надо сказать, что слово «национализм» в последние годы очень многие эксперты и общественные деятели начали употреблять практически как синоним «нацизма», включив его в круг понятий, отграничивающих зону запретного, табуированного политического смысла. Возникает даже чувство, что многие политики вынуждены были отметиться в своего рода антинационалистической кампании в знак лояльности некоему политкорректному курсу.

Не так давно к кампании этой подключился тот же г-н Дугин, считавшийся в 90-е годы идеологом, близким по эстетике и набору идей к германскому национал-социализму и итальянскому фашизму. Теперь г-н Дугин забежал даже впереди антинационалистической колонны, когда заявил: «Коричневая революция» в России гораздо более вероятна, нежели «оранжевая». Свой отказ от «национализма» Александр Дугин объяснял тем, что термин этот оказался слишком затаскан маргиналами -- «шпаной и более взрослыми недоумками». При этом умалчивалось, что негативными коннотациями термин «национализм» нагрузили все-таки журналисты, публицисты и эксперты, участвующие в антинационалистической кампании.

Важно и другое: в кампании по борьбе с экстремистскими проявлениями за основу берется не всегда мотивированный поиск этнической розни во всех преступлениях, участниками которых являются иностранцы или нацменьшинства. При этом в разговоре стыдливо обходятся действительные корни экстремизма. Да и звучит это как-то неубедительно: отказываться от привычного значения тех или иных слов нашего языка из-за того, что эти слова употребляет «шпана».

На этот раз мы имеем дело с попыткой частичной реабилитации понятия «национализм», которая, видимо, санкционирована из Кремля. Но здесь важно разобраться, насколько проведенная разграничительная линия между «любовью» и «ненавистью» соответствует реалиям, действительно способствует верному объяснению причин межэтнической напряженности в российском обществе, построению взвешенной и гармонизирующей общество национальной политики.

Представляется, что дихотомия "любовь -- ненависть" в данном случае не только неуместна, но способна и запутать многих. Скорее нужно говорить о национализме созидания и разрушения, ведь любовь -- слишком высокая материя для политической сферы. В этой сфере апелляция к любви легко оборачивается паразитизмом, внешне облагороженным «пользованием» тем объектом, кому в любви лукаво признаются. Отношение клопа к теплому телу -- это тоже разновидность «любви». «Любовь» насильника к малолетней жертве внешне может выглядеть даже пафоснее, чем, скажем, любовь уравновешенного педагога к своим ученикам. С другой стороны, любовь и ненависть в национализме вполне могут сочетаться, если они направлены на разные объекты, подобно тому, как любовь членов семьи друг к другу может еще сильнее сплачивать их на волне отрицания какой-либо внешней угрозы.

Думается, подлинное решение вопроса лежит не в том, национализм любви или национализм ненависти ставится кем-то на повестку дня, а в том, один у нас национализм или их много. Национализм в России должен быть один, что, кстати, соответствует и многовековой русской политической традиции. Если национализмов в стране много, то обязательно будет почва для ненависти. Если один, то он солидаризует нацию (пусть и не на любви, но по крайней мере на строительстве и созидании). Когда национализм у нации будет один, то он опять же может основываться и на ненависти - если эта ненависть направлена вовне. Так в 1941--1945 годах без всенародной ненависти нельзя было обойтись. Тогда эта ненависть сплотила многие «национальности» в единый народ, заставила забыть о малых национализмах, которые тлели под пропагандистской интернационалистической шелухой.

Поиск верной формулы приемлемого для России национализма сегодня как никогда актуален. Многонациональность России, заявленная, к сожалению, в нынешней Конституции, -- термин для русской политической традиции вряд ли адекватный. Многонациональный в наших условиях значит фактически беспочвенный, безнациональный, никакой. В мысли о «многонациональном народе» содержится какая-то вражда к национальному началу вообще. В таких смысловых рамках единой нации и не может быть. Какая же мы нация, если мы многонациональны?

То, что концепция многонациональности пока не разрушила страну, признак все еще сохраняющихся за счет наших традиций высокой гражданской зрелости, мужества, терпимости коренных народов России. Никакой «россианизм», никакой федерализм, конечно, не помогут сохранить нам целостность России. Не для того они были придуманы. Как гласит восточная пословица, из одного и того же цветка змея делает яд, а пчела -- мед. Пора понять, что из одного и того же явления враги извлекут яд вражды, тогда как друзья России сделают мед согласия и мира. Национализм может работать на страну, сплачивать ее народы и социальные группы. Но через национализм же можно страну и расколоть. Все зависит от того, кто использует этот инструмент, в чьих руках он оказался.

На сегодняшний день государственная политика в национальном вопросе остается противоречивой. Конфликты на почве нарушения традиционного этнокультурного баланса, вытеснения коренного населения из привычных сфер занятости, наконец, просто ухудшение криминогенной обстановки -- все это не просто знаки спонтанно сложившейся ситуации, это диагноз порочной национальной и миграционной политики.

В последнее время власть заговорила о тревожных тенденциях в миграционной сфере. Есть надежда, что после инициатив помощника президента Виктора Иванова и недавнего выступления самого президента Путина на «Гражданской восьмерке-2006» политическая система повернется к коренным причинам роста межнациональной напряженности. Но если этого не произойдет, что тогда ждет Россию?

Наряду с некоторыми положительными сигналами со стороны власти заметно и другое: сегодня барьеры для иммиграции из СНГ в Россию продолжают устраняться, поток иммигрантов, в том числе культурно чуждых коренным народам России, не становится меньше. Страна, таким образом, превращается в антропологического вампира, вытягивающего трудоспособные ресурсы из сопредельных государств. По показателям иммиграции сегодня мы уступаем только США. Но у нас и население поменьше, чем в США, и нет такой укорененной традиции привлечения и абсорбции иммигрантов, как у американцев. Напротив, мы всегда были склонны к присоединению компактно проживающих этнических и религиозных групп вместе с территориями, которые они населяют, а не к приглашению всех желающих приезжать и жить на нашей территории.

В этой статье не место разбирать, насколько экономически и демографически обоснованна официальная миграционная политика. Остановимся на другом вопросе: почему Россия притягательна помимо чисто финансовых возможностей? Иными словами, любят ли сегодня иммигранты и нацменьшинства русских? (Этот вопрос уместен, раз уж мы заговорили о «национализме любви».) Давайте будем честны: не очень-то любят, скорее стремятся воспользоваться слабостями, раз уж русские не проявляют своих сильных сторон. Как это ни парадоксально на первый взгляд, русских презирают как раз за их мягкотелость, за их податливость, в том числе и за то, что они позволили развалить СССР. Ведь в глазах нацменьшинств Союз действительно был русской империей, его действительно сплачивала «великая Русь», как пелось в гимне. Не от хорошей жизни уезжают люди из родных мест и не от хорошей жизни терпят лишения на чужбине, многие мигранты зачастую просто вынуждены «отрабатывать» долги в преступных этнических кланах, становиться «гангстербайтерами», по выражению наших интернет-националистов.

Русских как главных носителей державного начала, которые проявили бы жесткость, по крайней мере уважали бы. Вначале -- уважение и уже на третьем-четвертом месте стояли бы признание русской отзывчивости, милосердия и дружелюбия. В результате, может быть, и любили бы, потому что ценили бы -- за цивилизацию, за талант, за способность к строительству хозяйства, созданию передовой техники, могучего государства. Любовь к другим достигается в первую очередь через уважение, через высокую оценку, а иногда частично даже и через страх. (Не нужно этого бояться: там, где стремятся преступить человеческий и Божий закон -- страх не худший сдерживающий стимул).

В чем же заключается модель объединительного, созидательного национализма? Ее отличие от «россианизма» ельцинской модели в том, что Россию должны воспринимать как единую нацию, видит в своем племени члена большой семьи, а не повод для обособления в форме малого национализма. Россия сама по себе должна быть для ее граждан предметом служения, общего дела, а не этнического самоутверждения за счет других. Такой Россия создавалась, только такой она и может продолжать свое существование.

В коллективном труде «Русская доктрина» мы предложили формулу сверхнационализма: «Русские в союзе с русскими этническими меньшинствами -- это и есть точная, честная формула исторической России. Более того, эта формула вовсе не означает «узкий национализм». Совсем наоборот, она его исключает. Поскольку именно такая формула дает возможность мыслить Россию не как интернационал, но как добровольную сверхплеменную коалицию народов».

Итак, нужно говорить не о национализме ненависти или любви, но, с одной стороны, об одном национализме достоинства -- то есть сверхнационализме всех граждан России, формирующим из них единую нацию, и, с другой стороны, о многих малых национализмах, которые в конечном счете ведут к сепаратизму, направлены на раскол страны и ее дискредитацию.