Если вы думаете, что у нас больше не выходят «толстые» литературные журналы, то вы крупно ошибаетесь. Все в порядке. «Октябрь» в майской книжке объявил открытие сезона «Театра литературных действ», который, по мысли редакции, должен стать «сезоном открытий», а вослед этому -- «нестандартному» -- номеру уже выпустил следующий, надо полагать, «традиционный». При желании на сей счет можно изобрести какую-нибудь концепцию, но желания нет. Как нет охоты исчислять «новых экспериментаторов» (№5) и «экспериментаторов со стажем» (№6). Или выяснять, почему Иван Глаголев (повесть «Десять нот веселого блюза») проходит по одному разряду, а Алексей Лукьянов (подборка рассказов «Крестослов») по другому. Лукьянова в журнале приветили года полтора назад -- с тех пор он получил за «игровую» повесть «Спаситель Петрограда» Новую Пушкинскую (в просторечии -- Битовскую) премию за «новаторство». Глаголева открыли всего год назад, но и он успел стяжать награду -- стал лауреатом премии для русских писателей ближнего зарубежья (Глаголев живет в Алма-Ате). Не удивлюсь, если и прочие фигуранты «Театра литературных действ» вскорости обзаведутся лавровыми венками -- премий у нас много. Ну и пишут они не хуже (и не лучше), чем авторы «обыкновенного» июньского номера. Или других журналов, увидевших свет в первый летний месяц.

Можно ведь и не оповещать о своей стопроцентной экспериментальности плакатом с аршинными буквами. Проза «Нового мира» (№6), к примеру, состоит из романа (страниц на сорок) Евгении Мальчуженко «Эльфы в городе» (по сравнению с прошлогодним дебютом сочинительницы -- пошлейшей повестью «Крупа и Фантик» -- эта улыбчивая безделушка может даже показаться съедобной), поэмы (слушайте! слушайте! новый Гоголь родился -- он же Веничка Ерофеев) Марии Ботевой «Что касается счастья (Ехать умирать)» (честное слово, прочел, но, кажется, достаточно заголовка вкупе с авторским определением жанра), повести Марианны Гейде «Энтропия» (и опять заголовок с лихвой покрывает текст) и опуса Линор Горалик «Говорит:». Проза «Знамени» (№6) -- это трактат Андрея Левкина «Счастьеловка» (далось им это самое счастье!), «рассказы стихийного философа» Виктора Коваля «Разговор о понятиях» и повесть Шамиля Идиатуллина «Эра Водолея» -- единственное сочинение, в котором можно обнаружить какой-никакой сюжетец. Не слишком, впрочем, богатый -- в одном из глухих районов Татарстана обнаружили особенную воду, под воздействием которой жители, начиная с главы администрации, превращаются в драконов -- но и на том спасибо. Хоть какой-то, но ход, хоть какая-то, но попытка синтезировать жанры (повесть начинается в «деловитом» административно-политическом тоне), хоть какое-то, но внимание к читателю, которому вроде бы должно быть элементарно интересно. Большего уже не просим! Потому и за полторы придумки в «эльфийском» изделии Мальчуженко хочется поставить жирный плюс.

Вру, не хочется. У Идиатуллина и Мальчуженко, на мой взгляд, доминируют та же вычурность, та же «недоделанность», то же многозначительное подмигивание, что и во всех остальных исповедях горячих сердец и плодах унылого раздумья, коими нас одарили три ведущих литературных журнала. Не сговариваясь.

Ладно, вполне возможно, что это лично я -- по природной и благоприобретенной косности своей -- не в силах оценить изысканные новации текущего июня. В конце концов Левкин у нас второе десятилетие значится в культовых авторах, да и Горалик не так уж сильно от него отстала. Что ж, кому нравится арбуз, кому -- свиной хрящик. Только уж больно несет от этих самых хрящиков крепким бахчевым духом. А от арбузов -- горелой свининой.

У нас ведь как: либо новый (новее не бывает) реализм настырно сервируется, либо не менее новым постмодернизмом потчуют с усердием крыловского Демьяна. Причем происходят эти якобы отражающие многополярность нашей словесности акции на одних и тех же журнальных площадках. Только-только оповестили нас, что клятые эстетские девяностые годы накрылись медным тазом и воцарились по всей словесности российской горючая правда, могучая социальность, кипучая искренность и свежучая младая кровь, как тут же в ответ знакомый голос слышится: клятые девяностые, конечно, накрылись, потому как не давали они простору непостижимым раскованным талантам, а теперь у нас пришло время сладкой элегантности, пряной эротики, кофейного эстетизма и изощренной элитарности. Каковая вполне эквивалентна тому, что у квазиреалистов называется «свежей кровью».

Описывая юбилейный том, которым почтило себя и одарило публику «Знамя» (см. «Время новостей» от 22 июня), я отдал дань остроумию многих его авторов -- тех, в частности, что предсказывали будущее как русской словесности, так и вопрошателю-журналу. Так вот, ответы эти (как и некоторые иные материалы «Нового Знамени») воспроизведены и в июньской книжке журнала. В остроумии они от того нимало не проиграли, но наличествующий -- собственно журнальный -- контекст (нулевой уровень прозы, которую предложено считать «продвинутой», типовой уровень стихов, худосочная имитация «молодой» критики) наложил на вроде бы симпатичные тексты неприятный отпечаток. Конечно, кто ж не любит разговоров в жанре Девушки, давайте помечтаем! Но как-то не по себе становится от прожектов о публикациях исключительно 585-й пробы, от негодования на пасьянс из ста «хитовых» (с неведомо чьей точки зрения) авторов, от укоризн за анонсы (дескать, ожидаемые вещи не дают пробиться неведомым шедеврам), от требований прекратить эксперименты и пожеланий их всяко приумножить. Господи, да кому ж неясно, что серятину печатать не след, что и сотню «хитовых» авторов наскрести затруднительно (как легко и бессмысленно у нас формируются репутации сколько-нибудь приметным литераторам, можно только дивиться!), что никакие планы и анонсы не помешают редактору вставить в номер действительно сильный роман (рассказ, подборку стихов)... И столь же ясно, что журнал должен быть и «лабораторией», и «выставкой достижений литературного хозяйства», и много чем еще. В принципе...

Но мы обретаемся отнюдь не «в принципе», а в конкретной культурной ситуации. В ситуации «клубящегося клуба», где все, с одной стороны, хотят друг другу нравиться, а с другой -- друг на друга раздражены. Где самохвальство неотделимо от комплекса неполноценности, переходящего в мазохизм. Где позиционирующие себя хранителями традиции и представителями мейнстрима (объяснил бы кто-нибудь, что это слово применительно к словесности означает!) издания ухитряются выдавать номера, в которых вниманию читателя, не входящего в «клуб», можно рекомендовать исключительно архивные публикации и non fiction. Синхронно и не сговариваясь. Печатая очередные манифесты-трактаты в виде «рассказов» и «повестей», давая от души выговориться всем борцам за место под солнцем, в сотый раз загоняя читателя в чащобу из пяти сосен (реализм -- документализм -- эксперимент -- исповедальность -- гламур), редакции, разумеется, обеспечивают литературных критиков (которые, впрочем, предпочитают именовать себя иначе) материалом для дальнейших творческих дискуссий. Исполать. Только я -- газетный обозреватель, коему надлежит оповещать читателя о литературных событиях, -- здесь ни при чем. А про откровенных троечников -- хоть вчера вылупившихся из яйца, хоть сегодня вынутых из нафталина -- пусть рассуждает кто-нибудь другой.