Все "цветные революции" рано или поздно заканчиваются. Наступает время рутинной работы для тех, кто победил в этих революциях, и тех, кто не хотел этой победы. В этом отношении принципиально важно посмотреть, как строятся российско-грузинские отношения, не слишком теплые в период правления Эдуарда Шеварднадзе и еще более обострившиеся после победы "революции роз" и прихода к власти команды Михаила Саакашвили.

Смешанная контрольная комиссия (СКК) по урегулированию грузино-южноосетинского конфликта, заседание которой состоялось на днях в Москве, решила до 1 апреля составить график ликвидации фортификационных сооружений в зоне конфликта и разработать для силовых и правоохранительных структур сторон специальный порядок ношения стрелкового оружия. Это означает, что СКК снова вернулась к вопросу о демилитаризации зоны конфликта, со всей остротой вставшему в середине прошлого года. О том, почему демилитаризация занимает так много времени, а также о будущем абхазского урегулирования, о предполагаемых сроках вывода с грузинской территории российских военных баз -- обо всех наиболее острых проблемах российско-грузинских отношений -- корреспонденту «Времени новостей» Ивану СУХОВУ рассказал государственный министр Грузии по урегулированию конфликтов Георгий ХАИНДРАВА.

-- Как вы оцениваете прошедшее в Москве заседание Смешанной контрольной комиссии по урегулированию грузино-южноосетинского конфликта?

-- Это не был обычный формат СКК, это была рабочая встреча ее сопредседателей. До сих пор мы часто собирались вслед за событиями и старались потушить какие-то пожары, решить создавшиеся конфликтные ситуации. На этот раз мы решили собраться загодя. Идет весна, жизнь принимает интенсивную форму, начинаются сельскохозяйственные работы, люди начинают двигаться. Естественно, мы обязаны дать им возможность нормально встретить сезон сельхозработ, от которых во многом зависит их будущее. Для этого в первую очередь надо создать условия безопасности. Это связано с демилитаризацией региона. Демилитаризация -- ключевой вопрос. Без этого процесса сложно говорить о каком-то доверии, восстановлении взаимоотношений, об экономической реабилитации, развитии экономики. И как следствие всех этих процессов -- о политическом урегулировании проблемы. Во главу угла мы ставим безопасность. Главным образом как раз речь об этом и шла. Договоренности по этому вопросу имеются, ничего нового придумывать не нужно. Надо просто исполнять то, о чем мы договорились на предыдущих встречах и заседаниях.

-- О демилитаризации и ее сроках СКК пытается договориться уже несколько месяцев.

-- Это очень важный вопрос. В ноябре прошлого года, когда были подписаны сочинские соглашения, мы желаемое приняли за действительное и не очень рассчитали, что этот процесс будет сталкиваться с большими осложнениями. Потом наступила зима, начались морозы. Фортификационные сооружения (не предусмотренные режимом зоны конфликта. -- Ред.) находятся главным образом в не очень доступных горных местах. Как раз поэтому, пока еще лежит снег, мы и собрались, чтобы обговорить эти вопросы и обсудить сроки. Чтобы как только наступит пора, когда можно этим заняться, мы были бы готовы, и у нас четко был прописан график, и мы бы не оставили все это на бумаге, а конкретно исполнили те обязательства, которые взяты сторонами и гарантированы к исполнению участием России как посредника на переговорах.

-- Кто, помимо снега и мороза, виноват в затягивании исполнения решений СКК?

-- У нас есть какие-то общие нарушения и претензии друг к другу. Что касается фортификационных сооружений, то если познакомиться с этим вопросом, вы поймете, что, во-первых, этих сооружений в три раза больше у осетинской стороны. Все эти окопы, дзоты и доты расположены в непосредственной близости от грузинских деревень, а вернее, вокруг них. Наши окопы находятся в самих этих деревнях и являются как бы противоядием тому, что вокруг нас в горах. Мы заранее находимся в проигрышной позиции по расположению окопов. Поэтому мы считаем, что единственная цель этих окопов -- держать в заложниках мирное население. Откуда, из этих окопов контролируется практически весь анклав грузинских деревень в непосредственной близости от Цхинвали.

-- Зачем, по-вашему, это Южной Осетии?

-- По логике, для того, чтобы обезопасить себя от возможной силовой акции со стороны Грузии.

-- Насколько такая акция возможна и насколько оправданны такие опасения?

-- Абсолютно неоправданны. Это исключено. Хотя, естественно, у южноосетинской стороны есть причины сомневаться. Наши взаимоотношения, к сожалению, пока не вселяют такого доверия друг к другу, чтобы опираться только на веру. Нужны дополнительные гарантии. И я думаю, что переговорный процесс с участием России как раз является для южных осетин как бы предпосылкой для гарантий, что ничего подобного произойти не может. Хотя я еще раз повторяю: уровень доверия невысокий, мы с трудом продвигаемся. В первую очередь от этого страдает население, оно устало находиться в постоянном страхе и постоянном мобилизационном состоянии, под ружьем. Это рано или поздно должно кончиться, это и так уже продолжается слишком долго. Пора подводить черту под военным противостоянием. Есть более цивилизованные формы взаимоотношений.

-- Летом я несколько раз ездил по дороге из Владикавказа в Цхинвали и видел, что водители боятся проезжать через грузинские села. Как по-вашему, есть у них основания для таких опасений?

-- Естественно. А грузины боятся и вообще не могут ездить по тем дорогам, по которым вы ездили. Грузины боятся через Цхинвали проезжать. Люди боятся жить в этих деревнях, потому что они каждую секунду видят на вершинах, расположенных рядом, людей с автоматами и тяжелую технику. Они находятся под постоянным прицелом. Как раз поэтому мы ставим во главу угла проблему демилитаризации.

-- Не кажется ли вам, что длительное неисполнение решений СКК о демилитаризации превращает саму комиссию в некий виртуальный атрибут?

--Нет. Работой СКК я доволен, это очень позитивная группа людей. Если выполнить 60% того, что мы проговорили и расписали за последний год, я думаю, там наступит райская жизнь. Но когда вопрос выходит за рамки СКК, переходит в различные структуры и ведомства, на стадию исполнения, там эти вопросы тормозятся. Я бы сказал, не существует воли к исполнению решений. О том, что СКК существует, говорит хотя бы то, что нам удалось предотвратить очень серьезные кризисы. Если бы не СКК, я не знаю, какие баталии там могли бы развернуться. Это говорит о том, что СКК -- действенный механизм. Хотя нападки на него, подкопы под него идут со всех сторон. Этого урегулирования не всем хочется, потому что в мутной воде хорошо ловить рыбку.

-- Такие люди есть на всех сторонах?

-- Есть конечно, однозначно.

-- В том числе и на грузинской?

-- Естественно.

-- Как отразится на южноосетинском урегулировании смерть его куратора с грузинской стороны Зураба Жвании?

--Потеря Зураба Жвании невосполнима для Грузии. Замену ему найти невозможно, роль его в становлении государства и во всех делах, включая миротворческий процесс, огромна и важна. Зураб Жвания был пропагандистом и двигателем миротворческого процесса. Но это не значит, что вокруг него не было людей, которые думают точно так же -- и в высшем руководстве Грузии, и вообще вокруг. Поэтому на продолжение миротворческого процесса это не повлияет.

-- Лично вам не стало сложнее работать?

-- Мне вообще жить сложнее стало. Кроме общих государственных интересов у нас были очень близкие человеческие отношения. Но я не думаю, что это вызовет какие-то осложнения в плане моей работы. Это, наоборот, подхлестнет нас, потому что у нас появился долг перед ним -- довести до конца то, что мы вместе задумывали. Мы сделаем все, чтобы хотя бы так отдать дань его памяти.

-- Что надо сделать кроме демилитаризации? Восстановить доверие трудно даже через десять лет после войны.

-- Да, но надо реально посмотреть на жизнь. Реальность сегодняшней жизни должна быть известна населению и понятна тем людям, которые стоят во главе, руководят жизнью народа. Строить несбыточные иллюзии и воздушные храмы пора кончать. Надо понять, что есть логика событий, логика международного права, логика международных государственных отношений. И в эту логику реально никак не вписывается ни независимость Южной Осетии, ни присоединение ее к России. Поэтому единственных выход -- это найти формы, в которых в одинаковой мере будут гарантированы права и осетинского народа, и грузинского народа. Но все это будет только в рамках единого грузинского государства.

-- Что имел в виду президент Саакашвили, когда говорил, что не собирается откладывать южноосетинское урегулирование в долгий ящик?

-- Если вынимать из контекста каждое отдельное высказывание, можно создать любую картину. Если в последовательности следить за тем, что заявляет президент Грузии и в каком направлении движется грузинское правительство, можно было обратить внимание: президент в Страсбурге заявил о трехгодичном переходном периоде. В Нью-Йорке он заявил о трехэтапном проекте урегулирования взаимоотношений. Где первый этап -- это демилитаризация, потом развитие экономических связей и восстановление региона, реабилитационные программы. И как результат всего этого -- полное политическое урегулирование. Три года -- это срок, в который можно подойти к полному политическому урегулированию.

-- Для этого должны быть какие-то "открытые уши" не только в Страсбурге и Нью-Йорке, но и в Цхинвали. Они есть?

-- В первую очередь, в Цхинвали. Ну я надеюсь, что есть. Мало того, что эти уши слушают, есть еще и головы, которые думают об этом.

-- Есть ли такие головы на уровне высшей власти Южной Осетии?

-- Надеюсь. Власти должны быть реалистичными и исходить из возможностей, а не из желаний. Реализация желания независимости Южной Осетии как государства -- это абсолютная иллюзия. Я думаю, что это прекрасно понимают и наши партнеры по переговорам, и наши оппоненты. И что важно, главная надежда этих идей -- российская Дума однозначно заявила, что это невозможно. В такой пропорции, что не вызывает никаких сомнений перспектива чего-либо подобного.

-- Российские миротворцы явно не участвуют в осмыслении политического процесса в Грузии. Чего не скажешь о российских силовых структурах в целом. Какова, по-вашему, их позиция?

-- Российский миротворческий батальон является частью российских силовых структур, но не находится под их началом, а подчиняется непосредственно СКК. Нынешнее руководство российского миротворческого батальона очень реалистично относится к своему делу и играет позитивную роль. Новый командующий, г-н Кулахметов, вполне вписывается в рамки своих обязанностей. Он не занимается политикой, что очень приветствуется нами. Потому что его предшественник генерал Набздоров из-за этого часто был объектом критики со стороны прессы, грузинского руководства, да и цхинвальского руководства, кстати. Новый командующий занимается своим делом и старается это делать объективно. Я как сопредседатель СКК вполне удовлетворен действиями г-на Кулахметова и российского миротворческого батальона.

-- И все же можете ли вы сказать, что признание территориальной целостности Грузии -- это некая консолидированная позиция руководства России?

-- Я надеюсь, что это так. Наверное, во всех странах в разных дозах имеются определенные круги, которые не всегда следуют международному праву или следуют ему на словах, а на деле действуют как-то по-другому. Но в общем мне кажется, что в наших отношениях очень много эмоций и ностальгии по прошлому, какой-то хронической привязанности к больше не существующим отношениям. Это создает сложности. Пора понять, что мы абсолютно легитимно имеем право претендовать на роль независимых суверенных государств с собственными интересами. Которые, конечно, не должны идти в разрез с интересами соседей, большие это страны или маленькие, с мощным военным потенциалом или наоборот. По-человечески понятно, откуда идет нехватка такого понимания. Прошло меньше 15 лет с тех пор, как развалился Советский Союз -- огромная держава с огромными амбициями. Трудно сразу смириться с тем, что этого больше нет, а распоряжения из Москвы не обязательны для исполнения в Ташкенте или Тбилиси. Но это пройдет, и все образуется. Абсолютно неестественно выглядит соперничество Грузии и России. Мы созданы как партнеры, наше сотрудничество могло бы благотворно влиять на ситуацию на Кавказе и на всем пространстве Европы. Мы в потенции стратегические партнеры -- исходя из исторических, географических, экономических, дружеских, каких угодно слагаемых.

-- В апреле вам предстоит встреча с министром иностранных дел Абхазии. Чего вы от нее ждете?

-- Мы давно ждем возможности пообщаться с новым руководством Абхазии, понять их чаяния, посмотреть друг другу в глаза, обсудить, что можно сделать, а что нельзя, понять степень их готовности. В этой встрече участвует Россия, участвуют друзья Генерального секретаря ООН, участвует его спецпредставитель в Грузии г-жа Хайди Талльявини. Несмотря на то что непосредственных переговоров между нами давно не было, мы знаем позиции друг друга, следим за заявлениями, высказываниями и намерениями, которые озвучиваются с обеих сторон. И получается, что мы вроде бы готовы выйти на серьезные решения. Естественно, это не будут решения глобальные. Процесс политического урегулирования в Абхазии еще более сложен, чем в Южной Осетии. Люди в Южной Осетии в течение этих 10--12 лет мирно сосуществуют, несмотря на то что там было военное противостояние, они уже как бы перешли через горечь обиды, и если бы не мы, если бы не политика, там бы давно все было кончено. Они бы жили прекрасно. Но в Абхазии ситуация другая. Там намного выше неприятие друг друга. Чтобы преодолеть его, нужны время, кропотливая работа, мудрость, доброта и понимание у политических руководителей, переговорщиков и представителей власти. Потому что они могут дать хороший пример, а могут наоборот. Рано или поздно все раны залечиваются. Я не раз приводил тяжелый пример. Во второй мировой войне было уничтожено около 40 млн человек -- 20 млн русских, 6 млн евреев, 5 млн немцев. Но эти люди, народы и государства сегодня дружественные, у них есть связи в очень многих сферах. Они живут вместе: евреи -- в Германии, немцы -- в Израиле и России, русские -- в Германии. И прошлое не мешает им строить будущее. Я надеюсь, то же самое будет и у нас. Главное, чтобы наши оппоненты обратились к будущему, а не жили прошлым. Все время жить тем, что мы воевали и, значит, не можем ничего делать вместе, не можем переносить друг друга, -- я не считаю, что это правильная позиция. Да, мы воевали. Но назовите мне хоть одно государство в мире, становление которого проходило бы без войн, без соперничества между регионами и центром, без объединений и распадов, без локальных, гражданских и еще каких угодно войн. Вся история человечества -- это войны. Я не думаю, что сегодня это настолько весомый аргумент, чтобы из-за него отказываться от общего будущего и растить своих детей врагами априори. Новое поколение не должно отвечать за ошибки прошлого поколения. Кроме того, с абхазами воевал даже не 1% грузин. Все остальные с ними никогда не воевали и ни тогда, ни сейчас не одобряли того, что происходило. Большинство беженцев, лишенных возможности вернуться в свои дома, тоже никогда не одобряли этих событий. Странно отказывать молодому поколению и старикам в возможности вернуться домой и жить мирно и спокойно из-за того, что какие-то негодяи совершили ошибки и плохо себя вели. Если мы опасаемся, что там может что-то произойти, и хотим обезопасить друг друга от каких-то агрессивных проявлений, то надо делать это вместе с международным сообществом. Надо вместе с друзьями, вместе со странами, которым доверяют наши общества, например с Россией, создавать условия, при которых невозможно какое-либо насилие. Но говорить, что мы не дадим, не разрешим, не позволим и не примем, -- я не думаю, что это позиция, у которой есть какая-то перспектива и возможность иметь поддержку в мире. Этого никто не поддержит.

-- Как вы оцениваете итоги выборов в Абхазии?

--Мы недовольны тем вмешательством в этот процесс, которое имело место. Мы считаем, что воля абхазского народа была грубо подавлена, и в определенном смысле сегодняшняя ситуация навязана абхазскому обществу. Но поскольку я представляю грузинскую переговорную команду, то я сейчас не буду конкретизировать, что я имею в виду. Хотя, думаю, все прекрасно поймут, о чем идет речь.

-- Но итог выборов -- победа Сергея Багапша -- состоялся скорее вопреки давлению...

-- Я с вами не вполне согласен. Просто воля абхазцев оказалась намного более твердой, чем это себе представляли внешние силы. И это очень важно для нас, для нашего общества, для осознания того, как надо вести себя и на каком языке надо разговаривать с абхазами. Важно это и России, и для абхазцев, естественно.

-- Багапш будет удобнее Ардзинбы?

-- Багапш разумнее Ардзинбы. Он не является автором и идеологом войны. Он жертва войны, как и все мы. На нем нет той ответственности, которая была и есть на Ардзинбе или Шеварднадзе как непосредственных главных участниках этой трагедии. Ведь известно, кто как себя вел во время войны, кто чем занимался, кто чего достоин, кто чего заслужил. Это не скрыто между нами. Естественно, что Багапш защищал абхазские позиции и всячески содействовал тому, чтобы победителем оказалась абхазская сторона. Это абсолютно понятно для нас и не может ставиться ему в вину. Такова была ситуация. И я абсолютно уверен, что как человек разумный, думающий о своем политическом будущем и о будущем своего народа, о будущем Абхазии, он должен понимать, что обязательно надо идти навстречу друг другу, находить выход из создавшегося положения, каким бы сложным оно ни было. Обязательно идти на непопулярные меры. Другого выхода нет. В противном случае мы очень тяжелую жизнь оставим своим детям. А я не думаю, что это стоит делать.

-- Во время политического конфликта в Абхазии сторонники Багапша были крайне возмущены тем, что оппоненты обвиняли его в прогрузинской ориентации. Этого не может быть, говорили они, потому что любому, кто сделает хоть шаг навстречу Грузии, в Абхазии сразу прострелят голову...

-- Да, в предвыборной ситуации... Они абсолютно правы были, Багапш никогда не являлся прогрузинским политиком. Вообще, прогрузинских политиков в Абхазии нет, их реально не существует в природе. Но есть разумные политики, прагматичные политики, а есть политики недальновидные. Я уверен, что Багапш к числу последних не относится. Он доказал это в очень сложный период, когда смог пройти по острию ножа и не довести до очень тяжелых последствий, хотя его противники готовы были его спровоцировать. Это говорит о том, что он умеет брать на себя ответственность в очень сложные минуты и отстаивать свои позиции. Но я, как и раньше, хочу повторить: для нас важны проабхазские политики. Мы понимаем, что сегодня абхазская идея далека от грузинской. Но мы уверены, что рано или поздно эти идеи придут к согласию. Не сегодня, но завтра или послезавтра. Что касается политиков -- исполнителей чужих идей и планов, то это совсем другой вопрос. Кстати, несмотря на то, что вокруг Ардзинбы вроде бы были ультранационалисты, команда Ардзинбы намного больше проиграла, чем выиграла, если не считать военных действий. И вместе с ней абхазский народ. А команда Багапша для нас намного более сложный соперник. Это умные люди, люди с большим опытом, по-моему, хорошо представляющие себе, что они хотят, и знающие, как этого добиваться. Нам никак не будет легче. Честно говоря, если бы только от меня зависел исход выборов в Абхазии, я бы не выбрал Багапша и Анкваба.

-- А кого?

-- Этого я вам не скажу.

-- Относится ли к Абхазии то, что вы сказали о Южной Осетии: суверенитет, как и вхождение в состав России, невозможен?

-- Абсолютно однозначно относится. Ситуация с этой точки зрения идентична. Я хочу позволить себе сказать, что этого никогда не допустит и Россия. Потому что подобные решения чреваты очень серьезными осложнениями, и для России они будут намного более тяжелыми, чем для нас.

-- Зачем тогда было нужно российское вмешательство в выборы?

-- Во-первых, был сделан неправильный анализ. Потом, я думаю, очень сильно просчитались политтехнологи, которые были слишком уверены в своих возможностях. Эти проколы были не только в Абхазии, сразу же после этого был серьезный прокол той же команды на Украине -- я думаю, об этом серьезно надо подумать нашим коллегам и друзьям в России. А насильно мил не будешь. Учитывать интересы соседей и партнеров и требовать того же от них -- это одно. А стараться грубой силой настаивать на реализации каких-либо проектов, неприемлемых для другой стороны, -- совсем другое. Это время прошло. Мы в ХХI веке, а не в ХХ и тем более не в ХV. Я еще раз повторяю, общих интересов у нас несравнимо больше, чем разногласий. По большому счету, если разобраться, никаких разногласий у нас и нет.

-- Как нет? Смотрите, сколько разногласий по одним только военным базам!

-- Болезненный вопрос. Но Россия же вывела все эти базы отовсюду. Ну что, с Грузией это такой уж нерешаемый вопрос? Существуют гораздо более современные способы обеспечивать свои интересы в рамках другого государства. В первую очередь, это экономические рычаги. Мы же не противопоставляем себя этому, мы открыты, мы даем такую возможность -- иногда вопреки мнению наших партнеров и наших друзей. Мы в этой области приоритеты предоставляем российской стороне. РАО «ЕЭС России» -- государственная организация, и она полностью контролирует энергоснабжение Грузии. У нас нет индустриальных гигантов, у нас всего несколько отраслей, которые являются ключевыми, и во всех этих отраслях присутствие российских инвестиций довольно высоко. Это тоже повод для России понять, что мы ее не опасаемся. Но мы не хотим, чтобы на территории Грузии стояли танки и чтобы их присутствие были аргументом. Мы ищем и готовы находить другие аргументы во взаимоотношениях с вами. Мы прекрасно понимаем, и грузинское общество понимает, что это не представляет больше аргумента -- то, что в Ахалкалаки стоят 50 танков и 1200 человек в военной форме. Это было важно во времена Советского Союза, когда это был южный фланг, граница с Турцией, соприкосновение с соперником и потенциальным противником. Но это же прошло. Вы во взаимоотношениях с той же самой Турцией настолько углубили свои связи, что сегодня 1200 человек и 50 танков на границе с Турцией не представляют собой ничего, ни для нас, ни для вас, ни для турков. Зачем их там держать? Это только раздражитель. В Каспийском регионе есть нефть, однако оттуда Россия вывела свои войска и свои базы. А что такого в Грузии особенного, что там предпочтительно их оставить? Неужели каспийская нефть менее важный элемент, чем цхинвальский регион или база в Батуми? Что такое база в Батуми, когда границы практически открыты, Турция вступает в Евросоюз, а у вас с ней прекрасные партнерские дружеские взаимоотношения? Что дает эта база в Батуми? В тот момент, когда она гипотетически могла сыграть какую то роль или отстоять какие-то интересы, если они были, -- она не смогла этого сделать. Так какой смысл ее там держать, чтобы она была камнем преткновения? Мы хотим удостовериться в собственных возможностях, сами себе и всему миру доказать, что мы имеем право на существование как независимое государство. И базы нам в этом мешают, ничего не давая России. Поэтому мы говорим: давайте от этих проблем откажемся, отбросим их и сосредоточим внимание на сотрудничестве, которое больше гарантирует защиту российских интересов и в регионе, и в мире.

-- Когда, по-вашему, могут быть выведены базы?

-- Я думаю, скоро. Тут ведь важно принципиальное решение. Мы должны почувствовать, что Россия приняла это решение. А понадобится для этого 12 месяцев, 18 месяцев или 24 месяца, в данном случае это важной роли играть не будет. Главное, чтобы Россия однозначно заявила: мы готовы вывести российские военные базы с территории Грузии в приемлемые для вас и для нас договорные сроки. Потому что 11 лет выводить 1500 человек -- это несерьезная постановка вопроса. Скажем, два-три года -- при том условии, что это решение принято, -- ради бога. Я не думаю, что это будет для нас проблема. Военные сядут, посчитают, сколько месяцев на это надо. Но психологически для всего грузинского общества важно решение Росси о том, что все, вопрос снят с повестки дня. Давайте теперь обсудим все технически, все-таки это же не дерево пересадить из одного сада в другой. Там инфраструктура, там военные, все это надо подготовить, куда-то перевести. Но это будет совсем другой разговор, совсем другие отношения. Мы постараемся подойти к этому более эластично. Там же люди, кроме техники. С техникой можно обращаться легче -- выведем ее, а о людях подумаем. С людьми мы не будем так остро ставить вопрос.

-- Могли бы вы так же -- в месяцах -- оценить перспективы решения южноосетинской и абхазской проблем?

-- Нам представляется, что переходный период в три года в Южной Осетии -- это реальный срок, чтобы подойти к очень серьезным решениям и договориться об этом. Естественно, торопиться не надо. Главное -- настрой и понимание того, что мы к этому идем. А не видеть и не чувствовать этого нельзя. Я режиссер, и могу сказать вам, что после того, как картина снята и сконструирована, монтаж и озвучание могут и подождать, суть решения уже не страдает. Никто не будет зацикливаться на том, что мы сказали «275 дней», а сейчас 273-й, и давайте все в два дня кончим. Процесс идет, и будет ясно по ходу пьесы, как он идет, целесообразно ли сокращение срока или, наоборот, надо дать еще какое-то время. По Абхазии вопрос сложнее. Практически все грузины оставили Абхазию. И были инциденты, которые, конечно, никак не красят нас. И варварских деяний было много. И само состояние, когда люди живут в изгнании, конечно, довлеет и создает очень плохой климат. Время там заказывать трудно. Это процесс более долгосрочный. Но я считаю, что если наш президент и новый лидер Абхазии хотят, чтобы их политическое будущее складывалось успешно, то в срок своего президентства они должны дойти до определенных соглашений. Хотя процесс будет продолжаться не один год. Очень тяжелые раны кровоточат до сих пор. У нас ведь есть такое понятие как "кровники". Хотя есть и обычай кровников умиротворять -- к сожалению, об этой традиции мы часто забываем. Есть целая система, которая гарантирует выход из создавшейся ситуации. Если бы ее не было, мы просто не смогли бы прожить столько, сколько живут абхазы и грузины на этой земле.