В апреле этого года, буквально через несколько дней, исполнится десять лет событию, о котором в свое время мало кто знал, и потому прошло оно практически незамеченным. Однако затем оно привело к крупным политическим результатам в чеченской войне. Главное -- к подписанию Хасавюртовского соглашения. Под давним событием я имею в виду первые переговоры между представителями Чечни, то есть боевиков, и федеральной власти в селе Новые Атаги в апреле 1995 года. Чеченскую сторону представляли начальник главного штаба военных формирований республики бригадный генерал Масхадов, еще мало кому известный Гелаев, только что вернувшийся с линии боевого соприкосновения раненым, и генпрокурор Чечни Имаев. С федеральной стороны был лишь один человек -- командующий группировкой войск тогда еще генерал-майор Геннадий Трошев. В силу обстоятельств принял участие в этом действе и я -- тогда полковник и сотрудник «Красной звезды».

Возможно, я и не вспомнил бы об этом, если бы не два обстоятельства последних недель. Во-первых, в конце февраля по второму каналу российского телевидения прошел фильм Александра Сладкова «Найти и уничтожить. Конец банды Гелаева». При создании этой увлекательной ленты были использованы многие видеоматериалы, в том числе и предоставленные контрразведкой. В одном из фрагментов я увидел себя -- за одним столом с вышеперечисленными лицами. Снимали на видео чеченцы, поскольку журналистов на переговорах не было. Как пишут в таких случаях беллетристы, «сразу нахлынули воспоминания». Второе событие -- уничтожение 8 марта в селении Толстой-Юрт главного действующего лица тех переговоров -- Аслана Масхадова, фигуры для меня неоднозначной, в которой много неясного, недосказанного. Даже обстоятельства его смерти, утверждают сегодня знающие военные, могут навсегда остаться неизвестными широкой общественности.

...Мы приехали тогда на трех бэтээрах знаменитого 245-го полка, которым командовал полковник Станислав Морозов, ныне Герой России. Чеченские переговорщики подкатили на пяти белых новеньких «Нивах». Чтобы преодолеть путь от перекрестка дорог, где произошла встреча, до дома местного авторитета Ризвана, я и заместитель командира полка подполковник Сергей Гришин пересели в «Ниву». Водитель воткнул аудиокассету с какой-то песней на чеченском языке и насмешливо, злорадно на нас поглядывал. Как потом мне рассказал полковой особист майор по имени Николай, косивший под обычного майора, пелось что-то про «русских собак», которым скоро отрежут головы.

На цементный пол ризвановского двора из белых легковушек ручьями с грохотом полились нескончаемые пулеметные ленты, хотя никакой необходимости вытаскивать их не было. Наши пообтершиеся в боях солдаты-срочники, стоявшие в другом конце двора, с усмешкой поглядывали на боевиков, без надобности поигрывавших ручными гранатометами «Муха». «Берут на понт, это они любят», -- проворчал наш чумазый солдатик. От группы масхадовских охранников к нам подошел человек, назвался Борисом. Сказал, что хорошо знает Россию и ее силовые структуры, так как сам "единственный из нацменов" служил в каком-то элитном спецназе, который "напрямую подчинен только одному генерал-полковнику и больше никому". Что чин у Бориса -- подполковник, и у него хорошие связи в Москве.

Ни на минуту не выпуская из рук ручной пулемет, он с какой-то злой иронией экзаменовал меня на знание Конституции России, наставительно внушая: солдаты и офицеры могут служить в горячих точках только добровольно, а эти (показывал на нашу охрану из срочников) сюда пригнаны насильно. «Все российские руководители обманывали Чечню: и царь, и генеральный секретарь, и президент», -- говорил довольный своей рассудительностью Борис, не принимая контраргументов о притеснении и уничтожении русских в Чечне. Представляю, как зло порадовался бы он, если бы узнал, что вместе с некоторыми солдатами-срочниками воюют их отцы. Как в известном фильме «Отец солдата». Это явление почему-то не было замечено журналистами. Может быть, они не доезжали до самой что ни на есть передовой, где вместе с сыновьями-солдатами в окопах жили и служили их отцы. Одного, дипломированного мостостроителя, командир полка поставил, за неимением иной, на должность машинистки по секретной переписке и на котловое довольствие. Жил инженер в землянке, построил большой мост через Аргунский канал и два поменьше. С сыном виделся, когда тот с артиллерийской позиции приезжал в баню или ремонтировать технику.

Еще один солдатский отец -- капитан 3 ранга запаса, переодевшись в гражданское платье, дважды ходил в разведку в чеченские села, занимался вызволением заложников и пленных. Были и такие, кто и жил на передовой рядом с сыновьями. Не найдя сыновей в госпиталях и моргах, среди мерзлых трупов, такие решали про себя: найду сына живым -- останусь с ним до последнего. Перемещаясь вместе с частью вслед за теснимыми боевиками, они рыли окопы, стояли на посту, готовили обед и грели воду для помывки. И готовы были ("Мы уже пожили") заслонить от пули молодых солдат. И не только своих сыновей. Комполка Морозов представил отцов к наградам, но наверху сказали: не положено.

На боку у Бориса сверкал большой кинжал со свастикой на ручке -- видимо, из тех, что остались от принятых в Чечне с хлебом и солью немецких горных егерей. Майор-контрразведчик Николай выразил сомнение в качестве стали кинжала. «Давай ударим лезвием по лезвию», -- загорелся Борис. И был крайне удивлен, когда на его ноже осталась зарубка, а на обычном тесаке соперника -- нет. Он не заметил, как в последнюю долю секунды майор повернул свой нож тыльной стороной и тут же вернул в исходное положение. Так или иначе, эту мужскую, на грани фола, игру спецназовец проиграл -- хитрость тоже оружие. Он, однако, быстро сбросил некоторую растерянность и вновь стал самим собой -- уверенным и жестким. «До встречи в Москве», -- сказал он мне на прощание, не пояснив, правда, какой смысл вкладывает в эти слова. Тогда они показались мне просто бравадой. После взрывов в столице думалось уже иначе.

Вообще, в охране бригадного генерала Масхадова, судя по всему, было немало оригинальных людей. Даже свой поэт. Видно было, что этот боевик успел поучиться, может быть, в вузе. Он подал мне два порядочно помятых листка фотобумаги, на обратной стороне которых были стихи. Позже, уже на наших позициях, я их прочитал. Назывались они "Солдату российскому". Ни содержанием, ни формой стихи, конечно, не блистали -- удивлял сам факт тяги к стихотворному выражению чувств среди крови, трупов и гари. Боевик писал, что чеченцы не народ-бандит, а воюет потому, что "в беде Ичкерия моя, в наручниках у многих руки", но "безмозглых в чем-то убеждать я не стараюсь". Подзадоривал противника: "Возьми в бою меня, дружок, ты человек военный". Сказалась в "поэзии" боевика и налаженная пропаганда: "Но нет обратного пути тебе, я знаю -- там ФСБ и МВД. Все понимаю".

После коротких переговоров Трошев и Масхадов перешли в обширный зал дома-дворца перекусить. Оказался за уставленным яствами столом и я. Расторопный бородатый распорядитель с поблескивающей золотой фиксой, правая рука начальника главного штаба Иса Мадаев (тоже уже покойный -- подорвался на фугасе), разлил коньяк, полушутливо проводя параллель между Брестским миром и возможным "ризвановским". Несколько минут назад, во время моего двойного с ним и Трошевым интервью, Масхадов сидел в напряженной позе, весь уйдя, как в скорлупу, в камуфлированный бронежилет. Жестко говорил, что прежде всего необходимо прекратить огонь, от которого гибнут мирные люди. Он зыркал колючим взглядом по собеседникам, его фразы казались выдавленными под воздействием огромного внутреннего напряжения. За обеденным столом он несколько отмяк. Постепенно втянувшись в разговор, бывший полковник и начальник артиллерии мотострелковой дивизии обнаружил, что имеет с сегодняшним генералом-противником немало общих знакомых.

С неожиданно прорезавшейся улыбкой он вспомнил, как уже во время войны приезжал к нему бывший сослуживец склонять к миру и как его едва не расстреляли. Узнав же, что он друг начальника главного штаба, с почестями препроводили по назначению, и как славно они в тот день говорили и вспоминали прежнюю службу. В эту минуту глаза Масхадова подернулись искренней нездешней грустью, и мне он показался глубоко несчастным человеком, попавшим в жернова дудаевской машины, где надо раздваиваться между своим армейским прошлым и кровавым настоящим, и откуда уже нет выхода, как бы искренне он этого ни желал.

Масхадов поддержал тост за восстановление мира, но пить не стал, сославшись на то, что ему предстоит участвовать в каком-то религиозном ритуале на самом высоком уровне. Я гадал тогда: неужели поедет к тогдашнему муфтию Магомеду Бо-ширу Арсунукаеву? Дело в том, что накануне я был у этого человека дома в селе Алхан-Юрт и убедился: муфтий -- противник новой власти. Магомед Бо-шир был авторитетен не только в Чечне, отнесен к высшей иерархии религиозных деятелей. Всю свою жизнь, включая и депортацию в Казахстан, откуда вернулся в 1959 году, Магомед Бо-шир посвятил религии. Совершил хадж в Мекку. Муфтием Чечни он был избран в 1991 году. Пришедший к власти Дудаев трижды приглашал его на свою инаугурацию, но всякий раз получал отказ.

Во время нашей с ним беседы муфтий сидел на покрытом ковром диване, держа ноги на зеленом атласном коврике. Разговаривали через переводчика. Как мне потом сказали, некоторые высказывания муфтия были переданы в смягченной форме. Он говорил, что не видит возможности сотрудничать с Дудаевым, что идущая война не носит религиозный характер, что будущее Чечни -- только в составе России. Этот 84-летний старик напоминал мне неистового протопопа Аввакума. Принявшие веру Дудаев и Масхадов скоро заменили Магомеда Бо-шира "своим" муфтием. Обращение Арсунукаева к боевикам, где были слова "Режим Дудаева -- позор для чеченцев", записанное на кассету, не раз транслировалось федеральными войсками через звуковещательные станции. Боевики при этом открывали по машине огонь из всех видов оружия. Что стало с уважаемым Магомедом, мне неизвестно. Одни говорили, что зарезан боевиками, другие -- что покинул Чечню.

Повторюсь: Масхадов не показался мне тогда кровавым извергом. После я изменил это мнение, когда узнал детали разработанных им лично операций. Например, по предложению Масхадова в гранату к ручному противотанковому гранатомету (РПГ) для большей эффективности заливали напалм. Иногда на нее накручивали тротил, а чтобы от дополнительной нагрузки не терялась дальность полета, в ствол вставляли бумажный пыж. Отдача, конечно, куда сильнее, однако и летел снаряд значительно дальше. Видимо, неплохое образование дали полковнику в советском артиллерийском училище. Но особенно поразил меня приказ Масхадова сжечь заживо целое подразделение. Зная, что батальон окопался в поле, бригадный генерал приказал боевикам перекрыть сток через дамбу, вылить на поверхность воды бензин и, подожженный, пустить на поле. Но то ли бензина пожалели, то ли он был паленый и его не сумели зажечь, только освобожденная вода хлынула без огня. Шла она настолько споро, что не все солдаты, выскакивая из приспособленного под окоп оросительного канала, успевали захватить с собой оружие. Скоро все поле на уровень в 10 см покрыла вода. Жутковато представить, что в этот момент она могла гореть.

Позднее стало известно и об отданных Масхадовым жестоких приказах, в том числе и таком: "Резать и топтать русских и получать от этого удовольствие!" Я не раз мысленно возвращался к апрелю 1995-го, минутной слабости Масхадова и спрашивал себя: было ли то застолье, не показалось ли, тот ли человек ударялся в воспоминания? И не находил ответа. Не нахожу и теперь.