«Голую пионерку» Михаила Кононова, вышедшую в 2001 году, я не захотел читать, придя в ужас от рекламного анонса: «Скандальная повесть Кононова -- стилизованный монолог полковой путаны, повествующей о своей военно-сексуальной жизни, о победах и трудностях. Михаил Кононов наследует Набокову. Его "Голая пионерка" свободна от парфюмерных архаизмов "Лолиты"-- и потому следует признать эту повесть шагом вперед в деле развития русской прозы». Я не стал читать Кононова, даже узнав, что режиссер Кирилл Серебренников хочет «Голую пионерку» поставить и драматург Ксения Драгунская уже кроит из романа пьесу. Это оказалось упущением. Было бы интересно узнать, прозаику или драматургу мы обязаны монологом героини, Маши Мухиной (она же -- Муха), обиженной на своих боевых товарищей; они хорошие, но ведь наваливаются, не разбудив, срывают трусы: «А тут резинок для трусов не напасешься, хоть и трофейные, битте-дритте, иммер-элеган, но тоже, видать, у гансов не решен вопрос по упрочнению трусовых резинок, чтобы каждое утро концы обратно не связывать, как чудачке контуженой». Это никакая не стилизация, это муляж. От парфюмерии Набокова, если уж говорить на этом языке, вправду сделан большой шаг в сторону сортирных дезодорантов.

Я позволяю себе не стесняться в выражениях, поскольку знаю: никакие газетные статьи не повредят успеху спектакля. Публика, для которой он поставлен, будет на него ломиться, а она весьма многочисленна. В любви к этой публике, ядро которой составляют обеспеченные и неначитанные люди, Кирилл Серебренников признался давно, беседуя с Полиной Богдановой («Современная драматургия», 2002, №1): «Что сейчас за публика?/.../ Она не знает, чем кончится "Укрощение строптивой" и "Женитьба". Я раньше думал, что это ужас! А теперь я думаю, что это счастье. Люди, которые пришли, не обладают глубиной». При этом Серебренников говорит, что молодежь сейчас взрослее и богаче опытом, чем инфантильное поколение родителей, прячущееся от жизни за книжными полками. В этом нет ничего нового: «дети» всегда считали, что разбираются в жизни лучше, чем «отцы». Странно лишь, что одаренный режиссер, которому перевалило за тридцать, продолжает настаивать на юношеских глупостях. Выскажу догадку: Кирилл Серебренников ужасно тяготится пробелами в своем образовании и не чувствует возможности их заполнить. Стыдясь самого себя, он обязан все время повторять: необразованность -- это хорошо. «То, что уходит интеллигенция, -- это выражение мирового процесса», и т.д. Успокойтесь: никто никуда не уходит. И положите, пожалуйста, на место то, что вы взяли без спросу.

Прежде всего фронтовой быт, о котором вы ничего не знаете и знать не хотите. Затем -- историю СССР и, главное, советскую систему обработки мозгов, сложность и многогранность которой вам лень понять. Все, что касается христианства, вам вообще не следует трогать: вы обязательно что-нибудь испортите, как испортили церковные распевы, наложив на них слова советских песен. «Святая блудница» -- не то, что вы думаете.

Считая себя человеком постсоветской цивилизации, режиссер не способен признать за реалиями «Голой пионерки» права на подлинность существования. Он видит перед собою лишь свалку обесцененных, отживших эмблем, ныне пригодных лишь для игривого манипулирования. Актеры в его спектакле становятся носителями узнаваемых примет, не более. Вот «сельский парень» (Андрей Аверьянов), вот патетически пьяный «комиссар» (Владислав Ветров), вот «старый солдат» (Владислав Пильников) -- назовите десять самых тривиальных характеристик, и девять из них, ручаюсь, придутся впору. Что у сельского парня на голове? -- кепка! А во рту? -- «беломорина»! А какой голос у комиссара? -- хриплый! А кто распознал в офицерской давалке (рядовыми Маша Мухина все-таки брезговала) самую что ни на есть настоящую святую? -- старый солдат!

Возможно, в прозе Кононова персонажи отчасти выглядели живыми -- иначе не стал бы хвалить «Голую пионерку» Андрей Немзер (ВН, 30.03.2001). Серебренников с помощью Драгунской развоплотил их окончательно. Характер сводится к двум-трем назойливо утрируемым чертам. А то и вовсе отбрасывается.

Необходимо подчеркнуть: Серебренников весьма изобретателен в том, что касается режиссерских ходов. Он умеет быть эффектным. Ознаменовать начало войны тем, что с колосников на сцену (узкий прямоугольник, зрители с двух сторон) сбрасывается множество солдатских сапог -- причем падают они не как попало, а сразу становятся в две шеренги -- это впечатляет. Снарядить Чулпан Хаматову пионерским барабаном и сделать этот барабан символом общедоступного влагалища -- тоже нехило. Придумать яркий выход, красивый уход, чудесный полет (несколько раз в «Голой пионерке» над сценой летает героиня Хаматовой и еще однажды -- немецкая валькирия, она же кинозвезда Марика Рёкк, она же актриса Ульяна Лаптева) -- сколько угодно. Выдумка у режиссера острая, богатая. Как говорят, хорошая голова, да дураку досталась.

Впрочем, это не совсем про Серебренникова: он далеко не дурак, но человек самовлюбленный и очень хочет оставаться «антибуржуазным режиссером для буржуазной публики». При этом «буржуазность» и «зажиточность» для него являются почти синонимами, а это неверно, и скоро Серебренников почувствует разницу на собственной шкуре. Я надеюсь, что он от этого только выиграет.

В «Голой пионерке» история про девчонку, пробравшуюся на фронт и по идейным соображениям исполняющую обязанности шлюхи (в финале ее, как нетрудно догадаться, расстреливают), чересчур прихотлива. Очень много заигрываний: с соцреализмом, с православием, с историей литературы от протопопа Аввакума до Джойса. Игривость не украшает, а портит сюжет: так, по крайней мере, дело обстоит со спектаклем. Тем не менее смотреть «Голую пионерку» стоит из-за Чулпан Хаматовой, играющей главную роль в новой и необычной актерской технике. Актриса превосходно понимает, что в коктейле, вокруг нее намешанном, составляющие уничтожают друг друга, что все излагаемое -- аляповатая туфта. И телом, и голосом она владеет превосходно, так что этот «мир понарошку» она принимает как данность и играет в технике показа: вот так моя Муха глядит на людей, отдает салют, кричит от боли -- и тут вдруг боль оказывается настоящей. Она цепляет за сердце и требует пережить ее всерьез. Хаматова больше не замечает игривой исковерканности, царящей вокруг, она принимается за хорошую, тяжелую душевную работу. Таких минут в спектакле на сегодня -- не более пяти; вряд ли их когда-нибудь будет более десяти, но из-за них спектакль стоит смотреть.

Я думаю, что сегодня Чулпан Хаматовой следовало бы играть не «Голую пионерку», а «Антигону» Софокла. Только вот где? Ни на Главной, ни на Другой сцене «Современника» это не получится, а искать Третью сцену -- сущая авантюра. Впрочем, надо будет -- найдется.