Обычно аккуратно упакованная в кулисы, привыкшая -- как и все балетные сцены в России -- к писаным декорациям и легким пенькам-лавочкам Новая сцена Большого театра в спектакле Алексея Ратманского лишилась привычных финтифлюшек. Действие "Болта", сочиненного Дмитрием Шостаковичем в 1931 году и тогда же поставленного Федором Лопуховым в Мариинке (спектакль закрыли после генеральной репетиции по требованию рабочих-активистов; нынешняя постановка может считаться мировой премьерой), происходит на заводе. Его и создал сценограф Семен Пастух.

Театр пригласил Пастуха, вспомнив "Семена Котко", сделанного им в Мариинке. Там земля пореволюционной деревни превратилась в мертвый вздыбленный метеорит, из которого перли взорванные рельсы. Пространство было враждебно людям, как мертвое враждебно живому: абсолютное равнодушие. Динамику создавали оркестр и голоса солистов. В "Болте" задача усложнилась (хотя ведомый Павлом Сорокиным оркестр сделал свою работу фантастически хорошо): в оформлении должны были отразиться та горячка работы, что присутствует в музыке, тот производственный азарт, что позволял даже честным людям действовать по правилу "лес рубят -- щепки летят", -- и вместе с тем саркастический взгляд Шостаковича, вдруг включающего в текст провидчески-грозную интонацию. Пастух убрал кулисы и распахнул сцену до самых глубин -- она оказалась огромной.

В колоссальном пространстве, пышущем красным светом (будто не сборочный цех, а доменный; художник по свету Глеб Фильштинский явно имел в виду и адский огонь), действуют здоровенные (от четырех до восьми метров ростом) роботы-сварщики. (Радиоуправляемые великаны, как и сам спектакль, стали возможны благодаря поддержке "Северсталь-Групп"). Одни разъезжают по сцене, другие сидят этакими горами, как заснувшие мифические монстры. Люди на их фоне выглядят подчеркнуто хрупкими -- это и есть главный эффект.

Человеческое, живое, несовершенное -- в окружении железного, проверенного, неспособного к сомнению. Главный герой -- рабочий Денис. В 1931 году Лопухов дал героям имена артистов (персонаж был Ленькой); Ратманский последовал примеру главного балетного экспериментатора -- теперь героя нарекли в честь Дениса Савина. Изменилось не только имя -- изменился человек. Точнее, он появился. Вместо карикатурного вредителя -- страдающий парень: его бросила девушка -- комсорг Настя (Анастасия Яценко), сбежала к комсомольскому активисту, и у Дениса все валится из рук. Когда все заняты остервенелой работой (у всех -- от наладчиков до уборщиц -- свои танцы, особенно хороши машинистки -- легкие детальки городка в табакерище), он присаживается на колени к гиганту-роботу и хочет тихонько что-нибудь съесть. Не получится: его обнаруживает комсомольский активист (Ян -- танцовщик Ян Годовский), тут же сообщает начальству, и парня увольняют.

Разгул несоветских людей в пивной, драка с Яном и пьяное желание отомстить -- по просьбе Дениса беспризорник Ивашка (Морихиро Ивата) подкладывает болт в самый важный станок. Авария, Денис сообщает дружинникам, что виноват Ян, -- его арестуют; но раскаявшийся Ивашка обличает истинного виновника. Дениса уводят, Ян и Настя усыновляют Ивашку. Весь второй акт счастливому мальцу снится, как он ловит диверсантов и смотрит парад Красной Армии.

Парад этот -- буквально парад аттракционов. Хореографических, режиссерских, а часто объединенных (проход самокатчиков с легкой усмешкой над баядерочными тенями). Народ с особым восторгом реагирует на самые простые хохмы вроде шастающего по сцене в ластах диверсанта с миной (заслуга Геннадия Янина, сконцентрировавшего в минутной роли весь шарм кукольных антисоветских злодеев) или выхода четверки в противогазах. Но, собираясь ставить "балет для кордебалета" (сказано в интервью), Ратманский все же лучшие куски сочинил для солистов.

Не для многообразной машины из сорока восьми человек (хотя сцена физзарядки замечательна и доказывает, что кордебалет Большого может работать синхронно, если захочет). Для двадцатилетнего мальчишки, с первого сезона показавшего себя современно работающим танцовщиком, -- отчаянная вариация Дениса, расталкивающего руками и ногами пространство, будто сжавшееся после побега Насти. Для Годовского, вечного исполнителя вторых ролей, который (вздох) никогда не будет премьером, потому что немасштабен, -- вариация почти героическая, с четко прописанным отзвуком сдержанности. Сдержанности, создаваемой невидимым мундиром. И вариация Насти во втором акте -- преувеличенно счастливая, увиденная во сне мечтающим о домашней жизни беспризорником. Видно, как интересны Ратманскому люди, как нравится ему сочинять танцы для живых, еще способных к развитию и не заковавших себя в броню гордыни танцовщиков. Не секрет, что у него ухудшаются отношения с нынешними звездами, требующими премьер лично для себя, но отказывающимися от тех ролей, что предлагают, или не особенно старающимися выучить текст. Возможно, это более личный балет, чем кажется на первый взгляд. О творческом человеке и механизме Большого театра, к примеру.

Да, в счастливом сне бывшего беспризорника Дениса расстреляли.