Задолго до премьеры стало известно, что Гамлета в Художественном театре будет играть петербургский актер Михаил Трухин, и выбор режиссера Юрия Бутусова никого не удивил. Самая лакомая роль в мире досталась тридцатичетырехлетнему артисту не только по способностям (каковые несомненны), но и по знакомству. Подчеркнем, что в этом нет ничего зазорного: предложив роль своему старому другу, Бутусов поступил правильно и естественно. Ему нужен был не абстрактно «наилучший», а именно «свой», до боли знакомый Гамлет. Артиста Трухина -- своего Владимира в «Годо», своего замечательного Войцека -- режиссер знает как облупленного, и это ощущение «облупленности» (раскрытости, уязвимости, воспаления обнажившихся нервов) стало исходным в работе над ролью.

Очень пришлось к делу и то, что сокурсники Трухина (выпуск ЛГИТМиК 1996 года) Константин Хабенский и Михаил Пореченков в 2003 году поступили в труппу МХТ. Бутусов назначил их на роли Клавдия и Полония, и идея «знакомства» стала приобретать отчетливые сюжетные очертания. Хорошо ли знают друг друга Клавдий и Гамлет -- да, именно до боли. «Как Жар/ Горячки он в крови моей клокочет», -- говорит Клавдий-Хабенский, и его вправду трясет в лихорадке.

В спектакле Бутусова взаимная ненависть Гамлета и Клавдия -- это ненависть равных и во многом схожих людей. Оба задиристы и пружинисты, оба любят подвохи и ловушки («Ну и переполох,/ Когда подвох наткнется на подвох!»), но, сорвавшись, без затей лезут в драку: придворным приходится их растаскивать. Чувство юмора у них тоже одинаковое. Юродствующий Гамлет поливает Клавдия вином; тот, помня о своем королевском достоинстве, передает ему миску взбитых сливок: вымажь, мол, себе морду. Вероятно, шут Йорик (вспомним, как его аттестует Первый могильщик) был их общим любимцем.

Юмор самого режиссера потоньше. Гертруда (Марина Голуб) выносит Клавдию длиннополый королевский мундир; тот, надев его, приставляет к голове проволочную вешалку: получается вроде как наполеоновская треуголка. Представление «Мышеловки» (Актер -- Сергей Сосновский, он же -- Дух отца; Актриса -- Мария Зорина) для начала оборачивается эротическим шоу: благодаря Зориной очень даже недурным. Свои последние слова «Дальше -- тишина» Гамлет-Трухин орет с нечеловеческой истошностью; а незадолго до этого он орал на Лаэрта (Роман Гречишкин): «Ты думал глоткой взять? Могу и я-а-а!!!» И т.п. Если подобные вещи вас не веселят, то простодушные старания Михаила Пореченкова, напропалую балаганящего весь спектакль, точно уж пропадут втуне -- и от этого хуже будет только вам, а не ему, вполне собою довольному.

Бутусов -- режиссер очень изобретательный, однако, он привык продумывать лишь ближайшие последствия своих рабочих догадок: два-три хода, не более. Поэтому в его спектаклях всегда есть доля приблизительных и вынужденных решений, постановочного брака. В «Гамлете» она довольно высока.

Я говорю не о концепциях, не о том, имеет ли смысл по-бутусовски сближать Гамлета с Клавдием, не уменьшает ли это масштаб трагической личности: уменьшает -- так уменьшает, нечего делать. Снижать накал трагедии свойственно Бутусову, мы видели это и в «Годо» и в «Ричарде III». Можно, сославшись на Гессе, сказать, что у Гамлета на одно измерение больше, чем нужно окружающему миру, что если мы упускаем это измерение из виду, отменяется весь смысл шекспировской пьесы -- но это все разговоры поверх спектакля, речь же надо вести о его плоти. О том, к примеру, что, с самого начала накачав адреналином Гамлета-Трухина, режиссер очень его обедняет. Этому Гамлету хватает сил и времени на то, чтобы ужасаться, горевать, придумывать интриги, растравлять себе душу, -- единственное, чего он никогда не успевает, так это подумать, а умение думать, собственно, и отличает трагического героя от мелодраматического. Пламенный Трухин категорически не справляется с монологом «Быть или не быть», режиссеру приходится придумывать прикрытие, и мы видим, как Гамлет решает проблемы земного и загробного бытия, одновременно ворочая тяжелый металлический стол. Потом этот стол надо, хочешь не хочешь, еще как-нибудь обыграть, за возню с ним принимается Клавдий -- так недодуманное решение порождает цепочку все более очевидных невнятностей и огрехов.

Понятно, почему Гертруду в спектакле Бутусова играет Марина Голуб -- ядреная, горластая, чувственная -- по-своему очень интересная актриса (в качестве стилистического ориентира вспомним не постоянно приплетаемых женщин Рубенса, а Катьку из «Двенадцати» Блока). Режиссер знает толк в использовании грубой фактуры: конечно, такая Гертруда должна была позариться на Клавдия, годящегося ей в сыновья; конечно, Клавдий, вспоминая о ней в покаянном монологе «При мне все то, зачем я убивал: /Моя корона, край и королева», перед словом «королева» слегка передергивается. Гертруда-Голуб очень хороша в беседе с Полонием (начало II акта), в сценах с Розенкранцем и Гильденстерном (Олег Тополянский и Алексей Агапов). Однако решающее объяснение с Гамлетом в конце III акта ей не удается, как ни старается она превратить свою ядреность в величавость. Впрочем, когда она перестает стараться, получается еще хуже: я никогда не слышал, чтобы крик «Сжалься!» так напоминал брань «Сволочь!».

Ставя «Гамлета», Бутусов с самого начала придумал одну выразительную штуку. Из списка действующих лиц у него исключен не только Вольтиманд, которого вычеркивают все, и Фортинбрас, без которого обходятся многие, но и совершенно необходимые персонажи: к примеру, Горацио. Как можно без него обойтись? Недоумение, впрочем, сразу рассеивается.

В людях, обходящих Эльсинор дозором, публика без труда узнает Хабенского, Трухина и Пореченкова. Однако сейчас перед нами не Клавдий, Гамлет и Полоний, а безымянные персонажи Пролога (по тексту -- Бернардо, Горацио, Марцелл). За армию Фортинбраса отработают Актер и Актриса, за могильщиков -- Розенкранц и Гильденстерн, за матроса, приносящего в Эльсинор весть о возвращении Гамлета, -- Полоний (вконец расшалившийся Пореченков придумал невероятную смесь заикания с шепелявостью). Почему оно так сделано, можно догадаться: в списке действующих лиц остались помимо актеров только те, кто по сюжету умирает. Поняв это, можно дать волю фантазии: действие происходит в царстве мертвых или, наоборот, бессмертных (в обоих случаях на декорации вовсю разгулявшегося Александра Шишкина можно накрутить немало метафорических толкований); персонажи -- не столько живые люди, сколько астральные тела (что объяснит любые сомнительные места в актерской игре) и т.п. Раньше такие фантазии вызывали интерес, теперь зевоту. Единственное, что надо сказать, это что среди всех актерских превращений есть одно (первое) выразительное и еще, может быть, пара осмысленных. Все прочее оправдывается лишь простыми внутритеатральными соображениями: какой актер сейчас по доброй воле захочет сыграть Второго могильщика. Ради человеческих интересов Бутусов не стесняется нарушать интересы художественной логики; если бы она сама по себе была покрепче, человеколюбие режиссера можно было бы считать достоинством.