«Те, кто громят пригороды Парижа, пытаются докричаться до общества и показать ему: мы существуем!» Если жители арабских и африканских предместий действительно ставили перед собой такую задачу, которую на днях сформулировал за них Даниэль Кон-Бендит, студенческий лидер 1968 года, а ныне лидер фракции «зеленых» в Европарламенте, то они ее выполнили. Теперь весь мир знает, что во Франции есть агрессивная часть населения, готовая решать социальные проблемы подобным способом и, по сути, не считающая французское государство своим.

Самое удивительное -- это отстраненная реакция остальной Европы. Даже сегодня, несмотря на поразившие всех боевые сводки с парижских улиц, европейская элита старается воспринимать происходящее как чисто французскую проблему. Тем более что есть формальный повод -- сами того не желая, погромщики оказались ключевым элементом фактически уже начавшейся президентской кампании 2007 года. Два главных претендента на место наследника Жака Ширака -- премьер Доминик де Вильпен и глава МВД Николя Саркози олицетворяют разные подходы. Де Вильпен склонен к переговорам с бунтовщиками и в пятницу принял группу «парламентеров». Саркози же полагается на силовые методы, хотя и признает, что после подавления смуты необходимо разобраться с ее причинами. Министр оказался под огнем критики после высказывания об «отбросах», которые виновны в беспорядках. Мусульманские лидеры и даже некоторые коллеги по правительству обвинили его в раздувании протестов. Одновременно звучат предположения, что волнения носят не совсем стихийный характер.

Желание европейцев считать все это исключительно французским явлением объяснимо. На самом же деле ни одно правительство не знает, как решать проблему иностранцев, которые не хотят или не могут интегрироваться в новое для себя общество. И хотя во Франции с ее значительным мусульманским населением (по официальным данным, более пяти миллионов) ситуация острее, чем где бы то ни было, локальные стычки возникают повсеместно. Только за последние недели серьезные столкновения на расовой почве произошли в Бирмингеме (по прогнозам, к 2007 году этот город станет первым в Великобритании, в котором белое население окажется в меньшинстве), а попытка марокканских нелегалов силой прорваться в Испанию привела к гибели 11 человек.

Ситуация усугубляется общим экономическим фоном. Характерный комментарий оставил на форуме ведущей газеты немецких интеллектуалов Die Zeit читатель, который рассуждает о последствиях подобных бесчинств в переживающей стагнацию Германии: «Времена, когда обыватель мог запросто купить себе новую машину взамен испорченной, прошли, да и замена разбитого погромщиками лобового стекла ударит по карману». Понятно, что такого рода настроения среди добропорядочных граждан способны лишь дополнительно поляризовать общество. Перед недавними земельными выборами в Австрии избирателей встречали плакаты «Не дадим превратить Вену в Стамбул».

Происходящее во Франции -- грозный симптом того, что политика мультикультурализма, то есть совместного мирного проживания представителей различных культур и традиций, как минимум дает серьезные сбои. Термин, изобретенный в Швейцарии в конце 50-х годов прошлого века, вошел в политический обиход Европы к середине 1980-х. Распад колониальных империй, а также эпоха экономического бума, когда развитым странам нужны были дешевые рабочие руки, привели к наплыву большого количества иностранцев. Либеральное представление о том, что каждая национальная или религиозная группа может быть полноценным элементом общества, сохраняя свою уникальность, по сути, стало реакцией на уже сложившийся статус-кво. В определенном смысле эта модель альтернативна американскому «плавильному котлу», когда идентичность гражданина Соединенных Штатов заведомо выше любой национальной.

Как признает один из крупнейших европейских социологов и приверженец мультикультурализма лорд Ральф Дарендорф, «под внешним лоском интеграции в мультикультурную среду многие молодые люди с иммигрантским прошлым потерялись в окружающих их противоречиях; органичного для них всеобъемлющего мира традиций больше нет, но они еще не стали уверенными гражданами современного индивидуалистического мира». Проблема не в занятости и даже не в бедности, полагает г-н Дарендорф, а в отчужденности и отсутствии чувства принадлежности. В связи с парижскими событиями один из комментаторов замечает: ислам заменяет таким людям отсутствующую у них национальную идентичность. Не случайно британское общество было шокировано тем, что за летними терактами в Лондоне стояли не приезжие исламисты, а мусульмане, родившиеся и выросшие на Альбионе.

Самое же неприятное в том, что все развитые страны (за исключением США) испытывают серьезные демографические проблемы -- коренное население стареет и убывает. Иных способов решения проблемы трудоспособного населения, кроме привлечения мигрантов, никто предложить не может. Как нет и прорывных идей относительно их интеграции. Кстати, в Соединенных Штатах, где ситуация с демографией лучше, нарастает другая проблема: американская нация меняется. К середине века белое население окажется в меньшинстве, а лидирующие позиции будут принадлежать выходцам из Латинской Америки и отчасти (не по численности, но по влиятельности) гражданам китайского происхождения. Трансформация США в страну двух языков (английский и испанский) и двух культур «будет концом Соединенных Штатов, какими мы знаем их последние триста с лишним лет», утверждает Сэмюэл Хантингтон, автор концепции столкновения цивилизаций. Радикально исламская Европа против радикально католической испаноязычной Америки при нейтралитете наблюдающего за этим Китая -- такое противостояние второй половины XXI века может из больных фантазий футурологов превратиться в реальную перспективу.

С точки зрения демографии Российская Федерация -- европейская страна, которой предстоит столкнуться с теми же проблемами, что и всему Старому Свету. К тому же Россия, как и Франция, -- государство со сложным и до сих пор непреодоленным имперским прошлым. При этом продуманной и сбалансированной миграционной стратегии у нас до сих пор нет, зато мощные антииммигрантские настроения появились, в отличие от Европы, еще до того, как начался по-настоящему массовый приток иммигрантов.