На Каннском фестивале фильм Джармуша получил Гран-при, вторую по значению награду, уступив первое место картине братьев Дарденнов «Дитя», что вызвало некоторое разочарование среди фестивальной публики, так как «Сломанные цветы» в рейтингах критиков лидировали. Правда, поклонники предыдущего фильма Джармуша «Кофе и сигареты» были недовольны его изменой черно-белому радикализму, упрекали в коммерциализации (бюджет фильма составил 10 млн долл., что является обычным для Джармуша), в желании присоединиться к мейстриму, но куда больше было тех, кто просто признал новый фильм и полюбил его.

А полюбить его нетрудно, если конечно, хочется кино тонкого, ироничного, неочевидного, с умными и забавными подробностями. Такие фильмы снимают нечасто, удачнее прочих -- британцы, но и американская киноиндустрия время от времени позволяет поверить, что ей по плечу не только блокбастеры для миллионов, но и нормальные фильмы для обыкновенных, то есть не слишком примитивных, зрителей.

Главного героя играет Билл Мюррей, которого наша публика особенно полюбила после милого фильма «Трудности перевода» (за него актер получил «Золотой глобус» и номинацию на «Оскар»). На этот раз ему досталась роль закоренелого холостяка Дона Джонстона, ловко увиливающего от брачных уз, не позволяющего себе погрузится в прочные и серьезные отношения, уже изрядно потрепанного, но все еще привлекательного. Этот успешный представитель среднего класса имеет красивый дом, приличный банковский счет -- благодаря торговле компьютерами и никаких жизненных целей. Большую часть времени он проводит, лежа на диване перед телевизором, и смотрит старые фильмы. Но однажды среди пришедших по почте рекламных проспектов он находит письмо в кокетливом розовом конверте и без подписи и узнает, что одна из его пассий девятнадцать лет назад родила от него сына, и вот теперь этот сын уехал из дома, возможно, на поиски отца. Кто эта дама, Дон не знает, может быть, это вообще розыгрыш, но так же вполне вероятно, что сын действительно существует.

Так или иначе, но герой, пусть нехотя, отправляется на поиски своих старых подружек в надежде что-то разузнать. Такова завязка, которая дает Джармушу возможность снять фильм в жанре роуд-муви с полудетективным сюжетом, занять четырех прекрасных актрис в четырех замечательно придуманных эпизодах, и создать Биллу Мюррею, с его лицом состарившегося мальчика, все условия, чтобы, обходясь минимумом средств, реализовать максимум своих возможностей.

Молчаливый и застенчивый -- женщинам он, очевидно, нравился своей интеллигентской податливостью, столь же очевидно кажущейся -- Дон возникает в жизни забытых, двадцатилетней давности своих возлюбленных. Каждой из них Джармуш предлагает судьбу почти реальную, но несколько шаржированную, их портреты слегка карикатурны, и все вместе создают довольно ехидно исполненный образ одноэтажной Америки. Одна -- ее играет Шерон Стоун -- работает дизайнером туалетов, муж разбился на своем болиде, «сгорел как свечка», оставив ей дочь, малолетнюю эксгибиционистку с именем Лолита. Другая, героиня Фрэнсис Конрой, вместе со своим удушливым мужем по имени Рон торгует недвижимостью и живет в доме, обставленном как рекламный образец. Третья (Джессика Лэнг) бросила юриспруденцию, теперь работает «коммуникатором» между хозяевами и их четвероногими питомцами и попала в полную зависимость от своей ревнивой секретарши. Четвертая (Тильда Суинтон) стала женой байкера, который вовсе не склонен поощрять появление в своем доме «старого друга» с дурацким букетом.

В каждом аэропорту Дона ждет арендованный «Форд», каждый раз он покупает букет розовых цветов, и каждая женщина может оказаться матерью его сына, но ни одна в этом не признается.

Джармуш очень точно выбирает детали -- это редкий случай в современной режиссуре, когда камера ненавязчиво и незаметно показывает зрителю все то, на что необходимо обратить внимание, и делает это так ловко, что доверчивый зритель готов поверить в свою собственную наблюдательность. Взгляд героя на ногу девушки, сидящей с ним рядом в аэропорту, открывает и его старые привычки, и нынешнюю усталость, а дороги, по которым он вынужден путешествовать в поисках своих прежних женщин и вдоль которых вне зависимости от географического положения тянутся одинаковые вереницы одинаково нарядных домиков, лучше всех слов объясняют тоску, заставившую беднягу вернуться в свое прошлое.

Джармуш, написавший этот сценарий по чужому сюжету, не отказался от удовольствия сформулировать нечто вроде морали для своего фильма. Герой в разговоре со случайным прохожим, в котором он подозревает вероятного сына, так подытоживает свой новый опыт: «Прошлого не вернешь, будущего надо еще дождаться, так что получается -- у нас есть только настоящее». Это пришло в голову Дону после того, как он попытался актуализировать прошлое, и мы видели, насколько неловко и бессмысленно чувствует себя постаревший донжуан среди нового быта своих бывших любовниц, даже тогда, когда, как кажется, они не против вернуть былое. Лишь та, что умерла, осталась прежней -- и у ее могилы воспоминания оживают, на глаза наворачиваются слезы, и сердце смягчается. Дважды нельзя вернуться в одну и ту же воду, так что напрасно сосед Дона Уинстон -- чернокожий работяга, отец пятерых детей и сыщик-самоучка, -- пытается изменить жизнь своего приятеля. Однажды выбрав свою дорогу, ты обязан идти по ней до конца, следуя проложенному маршруту и не слишком рассчитывая на награду.

Впрочем, Джармуш тем и хорош, что не однозначен. И в этом фильме, обманчиво простом и понятном, у него тоже много ловушек и обманок. Мы так и не узнаем, кто написал злосчастное письмо, так же, как герой не узнает, есть ли у него сын на самом деле, но в каждом проходящем мимо молодом человеке он будет обреченно искать собственные черты, что сделает его взгляд иным. Если, конечно, не сойдет с ума...

В общем, несмотря на то, что на этот раз герои Джармуша не маргиналы, а самые что ни на есть типичные представители среднего класса, и действие развивается не на обочине, а скорее на главной магистрали социальной жизни, суть не изменилась. Джармуш по-прежнему рассказывает историю одиночества, медитативного путешествия без явной цели, меланхолического и не реального, под эфиопский джаз конца 60-х годов.